Стивен Хокинг. Непобедимый разум  - читать онлайн книгу. Автор: Китти Фергюсон cтр.№ 72

Имеются и другие модели миров на бране помимо этой, предполагающей существование миров-спутников. Продолжается обсуждение этих моделей и выводов из каждой, причем эти выводы – о черных дырах, излучении на горизонте событий, испарении черных дыр, гравитационных волнах, об относительной слабости гравитации по сравнению с другими природными силами, о происхождении вселенной и ее истории в мнимом времени, о теории инфляции, постоянной Планка и гипотезе об отсутствии граничных условий – непосредственно касаются Хокинга.

Как выглядит гипотеза об отсутствии граничных условий с точки зрения модели миров на бране?

Наш родной мир на бране обзаводится историей в мнимом времени как четырехмерная сфера, то есть нечто, подобное поверхности планеты, но с двумя дополнительными измерениями. Это вам уже понятно, если вы внимательно читали предыдущие главы. Отличие в том, что первоначальная гипотеза об отсутствии граничных условий не предполагала ничего “внутри” расширяющейся сферы, этой “сферы мироздания”, которую Хокинг предлагал нам вообразить. В новой версии мира на бране все обстоит по-другому. Внутри пузыря находится пространство с большим числом измерений, и объем этого пространства, естественно, растет с расширением мира на бране.

В переживаемом нами хронологическом мире наш родной мир на бране расширяется в фазе инфляции так, как предусматривает теория инфляции. Наиболее вероятный сценарий предполагал бы постоянное расширение в темпе инфляции, но тогда не успевают сформироваться звезды и галактики. В таком мире на бране мы бы не могли существовать, а мы вполне очевидно существуем. Значит, антропный принцип принуждает нас проверить, предлагает ли модель мира на бране другие сценарии – пусть не столь вероятные, но все же допустимые. Да, предлагает. Некоторые истории в мнимом времени совпадают с реальными, разворачивающимися во времени событиями: мир на бране проходит стадию ускоренной инфляции лишь в начале своего существования, а затем расширение замедляется. После этого могут сформироваться галактики и возникает разумная жизнь. Так-то оно привычнее.

Самая поразительная гипотеза в связи с мирами на бранах возникает из наших знаний о голографии. Вспомните, как Леонард Сасскинд увязал голографию с черными дырами. Голография позволяет сохранить на поверхности некоей области пространства-времени информацию о том, что происходит внутри. Хокинг оставляет открытым вопрос о том, не воображаем ли мы, будто живем в четырехмерном мире, в то время как мы – лишь тени, отбрасываемые на брану тем, что происходит внутри пузыря.

Наша работа над “Скорлупкой” продолжалась еще несколько месяцев по электронной почте. Мы отлаживали каждую мелочь, но основная работа была проделана в те две недели в Кембридже – работа, полная энтузиазма, но и изрядного напряжения. Выйдя в последний вечер на парковку возле Центра математических наук, я испустила беззвучный клич и наконец-то позволила себе нетерпеливо помахать сжатыми кулаками – мы сделали это! Я выжила – и Стивен тоже.

Холодным ноябрьским вечером – одним из тех четырнадцати в Кембридже – мы со Стивеном поехали на ужин в Гонвилл. Автомобиль остановился между зданием Сената и церковью Сент-Мэри, там, где Кингс-парейд переходит в Тринити-стрит – напротив колледжа Гонвилл-энд-Киз. Сиделка, доставившая нас туда из Центра математических наук, оставила фары включенными и, обойдя машину, подошла к переднему сиденью отстегнуть “упряжь”, которой инвалидное кресло Стивена крепилось на месте обычного пассажирского. Тем временем я вылезла с заднего сиденья, чтобы не мешать, и ждала на улице. Высвободить тяжелое кресло-каталку – непростая работа, требовалось пространство для маневра. Вездесущие кембриджские велосипедисты ловко объезжали и меня, и машину, а потом и металлический пандус, который сиделка спустила на мостовую, чтобы Хокинг, тепло закутанный для защиты от пронизывающего ветра, мог направить свое кресло на тротуар.

Он медленно, величественно въехал в ворота колледжа, миновал три внутренних двора и подъехал к той двери, которая вела в главный зал. За все эти годы, сколько Хокинг ни боролся за права инвалидов, в его родном колледже так и не обустроили для него удобный доступ в главный зал и в гостиную для научных сотрудников. В крошечном лифте помещался лишь он с сиделкой. Мне и моему мужу, встретившему нас у ворот колледжа, Стивен объяснил, как подняться другим путем. Мы вновь присоединились к нему и вместе пробирались через кухни и другие помещения, не предназначенные для туристического осмотра, хотя в целом старинный колледж вполне красив. В отделанной роскошными стенными панелями гостиной для научных сотрудников в камине горел огонь. По тону коллег, приветствовавших Хокинга, нетрудно было догадаться, что они давно привыкли к нему и не удивляются, не пугаются, не восхищаются ни его достижениями, ни его борьбой с недугом. Среди них были люди, добившиеся не меньших результатов в своей академической сфере, чем он, пусть не пользующиеся столь громкой всемирной славой. И все они звали его просто Стивен.

Выпив шерри, мы перебрались в главный зал и расселись за Высоким столом – этот стол располагается на подиуме над длинными столами, где шумят студенты, ибо в Гонвилл-энд-Киз по-прежнему берегут традицию совместных трапез. Аспиранты устраиваются в более спокойном месте – на галерее менестрелей (без менестрелей). Под уютное позвякивание ножей и вилок о фарфор и гул молодых голосов, порой громкую речь и всплеск смеха мы ели и пили прекрасное вино из университетских погребов. Сиделка повязала Стивену широкий слюнявчик и кормила его, а он щелкал своей коробочкой и компьютерным голосом обсуждал с моим мужем международную политику.

Большой зал увешан портретами выдающихся членов колледжа. Почти посередине, на видном месте – современный портрет Хокинга. Веками мужчины (а в последние десятилетия и женщины) выходили из этого колледжа, от этих долгих шумных пиров и отправлялись дальше – преподавать, продолжать научные исследования, зарабатывать деньги, изменять мир. Мы пировали, как они, посреди этой удивительной смеси юного и древнего, замечательного и обыденного, незрелого и почтенного. Представьте себе, что вы отправились в летний лагерь, а попали в многовековое, неуместно прекрасное здание. Гонвилл-энд-Киз приютил многих необычных, совершенно разных людей – и все они относились друг к другу как к товарищам по летнему лагерю.

В те две недели осенью 2000 года, когда мы с Хокингом работали над “Миром в ореховой скорлупке”, я часто приезжала по утрам в DAMPT раньше его и ждала у современной изогнутой стойки, отделявшей дверь кабинета от пандуса, ведущего к лифту, – ох уж это суперсовременное здание! Каждый раз, когда двери лифта открывались и оттуда выкатывалось кресло, казалось, будто реальность чуть-чуть, но весьма существенно изменилась и мне нужно вновь приспособиться. Вроде бы я знала, чего ждать, но вот он, выходец из иного мира – непостижимый не только из-за безмерного превосходства в интеллекте и из-за недуга, но в первую очередь из-за немыслимой, невиданной силы воли, – вот он катится медленно и неумолимо по нашему пространству и времени, по короткому пандусу, ведущему в кабинет, чуть ноги мне не отдавил.

Механический голос произносит: “Доброе утро”, или осведомляется: “Как дела?”, или еще что-то… и начинается очередной рабочий день Стивена Хокинга.