Юрий Поляков. Последний советский писатель - читать онлайн книгу. Автор: Ольга Ярикова cтр.№ 224

* * *

В последние годы Юрий Поляков сотрудничал не только с «АСТ»: издательство «У Никитских Ворот» выпустило книгу «Юрий Поляков. От «А» до «Я»: Полная энциклопедия афоризмов, мыслей и цитат», составленную исследователем афористики Николаем Казаковым. В предисловии составитель привел необычный образчик изучения авторского стиля методами точных наук, характерный для современного постструктурального литературоведения.

«При оценке творчества того или иного автора актуальным является вопрос об афористичности его произведений, под которым понимается насыщение произведений афоризмами, — пишет Казаков. — Желание быть афористичным имманентно присуще многим (в том числе и современным) авторам. В одном из предисловий Юрий Поляков заметил: «Всякий нормальный писатель так же хочет быть афористичным, как всякая нормальная женщина — привлекательной. Надо сознаться, женщинам это удается гораздо чаще… Если после прочтения какой-нибудь книги в вашей голове задержалось хотя бы несколько авторских фраз и мыслей, значит, это приличный писатель и хорошая книга. От плохих в голове остается только желудочная тяжесть и обида на первопечатника Ивана Федорова».

Но возникают закономерные вопросы: «А как определить афористичность произведения? Существуют ли какие-то математические (как наиболее объективные и точные) показатели, характеризующие афористичность? Можно ли сказать, что один писатель более афористичный, чем другой?» Однозначные ответы — к большому сожалению — отсутствуют».

Однако попытки найти ответы имеются. В пример Казаков приводит диссертационную работу Н. М. Калашниковой, посвященную творчеству Виктории Токаревой, отметив уязвимость метода диссертанта: погрешности в ее расчетах доходят до 50 процентов — и даже для одного и того же произведения, выпущенного разными издательствами, цифры получаются разные. В поисках более объективного показателя Казаков разработал собственную методику вычисления коэффициента афористичности произведения. С составленной им формулой и подробностями расчетов поклонники творчества Полякова могут ознакомиться в книге «Юрий Поляков. От «А» до «Я»…», мы же обратимся непосредственно к результату: коэффициенты афористичности произведений Юрия Полякова таковы: «Небо падших» — 2,965; «Апофегей» — 2,868; «Замыслил я побег…» — 2,372; «Козленок в молоке» — 2,180; «Парижская любовь Кости Гуманкова» — 1,775; «Демгородок» — 1,619; «Сто дней до приказа» — 1,420; «Халам-бунду, или Заложники любви» — 1,706; «Левая грудь Афродиты» — 1,676; «Одноклассники» — 1,421. Сравнив полученные цифры с коэффициентами других писателей, автор методики приходит к однозначному выводу: Юрий Поляков — самый афористичный современный русский писатель. Такой парадоксальный подход к литературе мне представляется более чем спорным: если с его помощью оценивать русскую классическую литературу, самые дорогие нашему сердцу писатели никогда не займут в результате первые места. Литература создается не ради афоризмов, и читают люди книги не для того, чтобы выудить из них остроумное словцо. Впрочем, если у остепененных литературоведов возникла потребность производить подобные расчеты, значит, наверняка и у Калашниковой, и у Казакова имеются единомышленники и последователи.

* * *

Вскоре после завершения работы над эпопеей Юрия Полякова, как это обычно и бывает у писателей, начали одолевать новые замыслы больших вещей, а один так увлек, что итогом стал новый роман — «Любовь в эпоху перемен». Книга получилась во многом ностальгической, отчасти из-за истории героя, отчасти из-за описанной в ней эпохи, к которой автор обратился, желая подвести и личные и общие итоги. Речь идет об эпохе перестройки с ее несбывшимися мечтами и непомерными иллюзиями, с ее невеликими героями и пустыми надеждами. Спустя 30 лет она раскрылась перед нами во всей своей голой правде, которую тогда невозможно было рассмотреть.

«Любовь в эпоху перемен» удачно дополняет трилогию «Треугольная жизнь», включающую «Замыслил я побег…», «Возвращение блудного мужа» и «Грибной царь», — теперь это тетралогия», — считает доктор исторических наук Антон Захаров. Он отмечает, что перечисленные романы прежде всего объединяет то, что они построены циклически — как воспоминания главного героя о прожитой жизни. Но главное — во всех романах герой, как правило, является фактически ровесником автора, а его комсомольская молодость приходится на 1980-е годы и перестройку — что явно указывает на желание писателя вновь и вновь обратиться к опыту собственной жизни, заново пересмотреть пережитое и оценить полученный тогда опыт, личный, общественный, карьерный.

В обстоятельном послесловии к роману «Любовь в эпоху перемен», вышедшему в «Роман-газете», известный литературовед Михаил Голубков отмечает:

«Можно сказать, что это роман об ошибках. Герой ошибается и принимает страсть к надменной однокурснице, которая его едва и замечает, за любовь, в результате чего семейная жизнь в тот период, когда мы застаем Геннадия Скорятина в его редакционном кабинете, напоминает поездку в купе поезда с похмельным, закусившим черт знает чем попутчиком, — и когда долгожданная конечная станция, никто не знает…

Он ошибается в любовнице и прозревает неверность, застав ее с индусом, торговцем лавки колониальных товаров, ошибается в друге, который «сливает» написанную Геной статью о пороках нынешней власти… политическим оппонентам, ошибается в собственном отцовстве… Кажется, что автор, нанося герою удар за ударом, даже переходит некую границу правдоподобия, гротескно сгущая абсурдные факты его жизни, нагромождая заблуждение за заблуждением, заставляя героя вновь и вновь расставаться с иллюзиями, переживать отрезвление, обрекая его на мильон терзаний… Поляков обращается к давно характерной для него жанровой романной форме, прибегая к приему сжатия времени: сюжетное действие романа охватывает один день, а фабула вмещает всю жизнь персонажа. Именно так построен роман «Замыслил я побег…». <…>

Однако между двумя романами — целых полтора десятилетия, что не могло не отразиться на их проблематике. «Любовь в эпоху перемен» — и сложнее, и обладает теми смыслами, которые, наверное, не могли воплотиться в конце прошлого века, когда создавался роман «Замыслил я побег…». <…>

Насколько плодотворной могла быть эпоха перемен в русской социально-политической жизни и насколько сильно обманула она тогда, четверть века назад? <…> Молодой журналист Геннадий Скорятин, страстный адепт Перестройки и проповедник Гласности, приезжает в Тихославль и не только будоражит публику в библиотечной зале расхожими пропагандистскими штампами того времени, искренне принимая их за грани исторической правды и сокрытые аспекты национального опыта, но и встречает любовь всей своей жизни. <…>

Замечательный исследователь средневековой культуры А. Я. Гуревич дал прекрасное определение времени, актуальность которого представляется очевидной не только в отношении к Средневековью, но и к Новому и Новейшему времени: «Время — это солидарность человеческих поколений, сменяющихся и возвращающихся подобно временам года». Осознание времени как «солидарности человеческих поколений» подразумевает, что ушедшие поколения понимаются не как «почва» или «материал» для утверждения и укоренения ныне живущих, но как присутствующие здесь и сейчас, но не в плане мистическом или трансцендентном. Речь идет о том, что настоящее воспринимается как плод их трудов, усилий, приносимых жертв, как результат их созидательной исторической деятельности, причем в совокупности всех ушедших поколений. В таком случае и жизнь людей, существующих в настоящем, наполняется историческим смыслом: они транслируют в будущее опыт тех, кто прошел свой черед раньше, вкладывая в него свой, и очень немалый, опыт. Тогда есть все основания полагать, что и будущее реально существует, опираясь на настоящее, исходя из него, в виде потенций, которые непременно будут реализованы. В таком случае настоящее избегает гамлетовского скептицизма, разъедающего, эррозирующего смысл времени: мир тогда не предстает перед людьми вывихнувшимся из коленного сустава, как говорил Шекспир, дней связующая нить не распадается, как переводил слова Гамлета Пастернак.