Юрий Поляков. Последний советский писатель - читать онлайн книгу. Автор: Ольга Ярикова cтр.№ 163

* * *

Семейная жизнь четы Поляковых шла своим чередом. Дочь Алина в 1997-м окончила школу и поступила на филологический факультет МГУ, романо-германское отделение, но потом взяла академический отпуск и перевелась в РГГУ. В 1998-м умер после инсульта, пролежав без движения два года, Михаил Тимофеевич.

В том же году Поляковы начали строить дом в поселке Переделкино, на улице Довженко, напротив Музея Булата Окуджавы. Строились на пепелище: там прежде была казенная дача, где когда-то жил поэт-фронтовик Михаил Луконин, а потом — литературовед Виталий Озеров и его жена Мэри Лазаревна, принимавшая как редактор участие в публикации первых повестей Полякова в «Юности».

Однажды на вопрос ехидного «булатомана», почему его дача намного больше литфондовского домика Окуджавы, Поляков ответил так:

— Если бы я был женат несколько раз и жил преимущественно в Париже, как певец виноградной косточки, то вряд ли потянул бы большой дом… Но я не разбрасываюсь ни женами, ни Отечеством.

Впрочем, он подарил музею барда стройматериал, из которого сделаны скамьи для зрителей, приходящих «к Булату» на концерты под открытым небом.

Семья переехала в новый дом с Хорошевского шоссе летом 2001 года, с тех пор там и живет. Окна кабинета теперь выходят не на Ходынское поле, а на высокие переделкинские сосны и березы. А ночью небо освещает красное зарево недальнего Внуковского аэропорта. Зимой Юрий Михайлович встает на лыжи прямо за калиткой, а летом и осенью они с Натальей ходят по грибы.

* * *

В августе 1998-го либеральная «Литературка» (главным редактором был тогда Аркадий Удальцов) неожиданно для Полякова согласилась опубликовать его статью «Фабрика гроз», впервые за семь или восемь лет. Тема, которую затронул автор статьи, брала за живое: телевидение как отражение состояния общества и общественных отношений. Впрочем, сказалось и то, что на должности заместителей главного редактора в «ЛГ» тогда пришли Игорь Серков (с ним Поляков работал в журнале «Смена») и Леонид Колпаков, с которым Юрий плотно общался, сотрудничая с газетой «Век». Они, видимо, и убедили Удальцова, вышедшего из комсомольской печати, но молниеносно переориентировавшегося в 1991-м, печатать сенсационную статью. Поляков, похоже, был первым, кто дал аргументированный анализ антигосударственной работе российского ТВ:

«Эмоциональное и информационное насилие над нами осуществляется разными способами. Но из всех способов важнейшим является ирония. Тотальная ирония. <…> Ведь нынешнему телерепортеру ирония, как правило, заменяет то, что во времена застойного ТВ называлось «личным отношением», а иногда заменяет и просто знание предмета повествования. Ирония исчезает лишь в том случае, когда информация касается самих тележурналистов, шире — деятельности СМИ или нескольких священных коров и быков, которым позволено больше, чем Юпитеру. Зато уж деятельность оппозиции для нашего ТВ совсем не предмет отражения, а объект пародирования. Достигается это самыми разнообразными способами. На снижение работает все — дебильный ракурс, неудачная оговорка, позевывание в заседании… Про такие элементарные вещи, как глумливый монтаж и пренебрежительный закадровый комментарий, даже не говорю. Если бы Чубайса хотя бы несколько раз показали с той саркастической нелюбовью, с которой показывают, скажем, Зюганова, рыжеволосого «общенационального аллергена» давно бы уже в политике не было. Понятно, что угодное власти мероприятие снимается оператором сверху, если много народу, и снизу, если мало. И наоборот, неугодное мероприятие снимается снизу, если много народу, и сверху, если мало. Но это уже даже бабушки на завалинках знают…

Да простят меня члены самопровозглашенной телевизионной академии, но наше телевидение порой напоминает мне «классный подряд». Была, точнее, грезилась когда-то такая комсомольская инициатива: выпускной класс ехал в колхоз и брал под свою ответственность, скажем, свиноферму. Так вот, когда я переключаю программы, у меня иногда складывается впечатление, что выпускной класс московской английской спецшколы взял в подряд отечественное телевидение. Дело нашлось всем — и действительно способным, и тем, что с «фефектами фикции», и даже второгодникам… Что из этого вышло — перед глазами у каждого из нас, причем каждый божий день. А если говорить всерьез, произошла чудовищная деинтеллектуализация ТВ. Писателя на экране заменил скетчист, историка — журналист, кое-что почитавший по истории, ученого — полуневежественный популяризатор. Остались, конечно, еще реликты профессионализма, но я говорю о тенденции. <…>

В качестве интересных гостей все чаще приглашаются в студию тележурналисты, шоумены, дикторы… Это как если б таксисты, вместо того чтобы возить пассажиров, начали бы катать друг друга! <…>

Телевизионщики любят показывать, как кто-нибудь закрывает растопыренными пальцами объектив камеры. Да, кто-то закрывает, потому что боится правды… Но очень многие закрывают, потому что боятся неправды. Покажут то, чего не было, да еще обсмеют мимоходом… Нет, нам не нужно ТВ упертых политинформаторов, но и телевидение бездумного хохмачества, взирающее на трагедию страны с позиций несуществующего эфирного класса, тоже не нужно… ТВ — одна из важнейших опор государства, а не агрегат по выкорчевке оных…»

Статья широко обсуждалась: телезрителями — с сочувствием, телевизионщиками — с возмущением. Тем не менее Олег Попцов, возглавивший тогда московский канал ТВЦ, вскоре пригласил Полякова вести новую передачу «Дата».

Тогда же произошел конфликт, из-за которого Поляков вышел из Союза писателей России. Дело было так. «Литературная Россия» навстречу очередному съезду писателей провела опрос среди литераторов: кого они хотели бы видеть во главе союза вместо Валерия Ганичева? Большинство ответили: Полякова. Много сделавший для укрепления «русского направления», бывший глава «Комсомольской правды» и «Роман-газеты», возглавив писательскую организацию, руководил ею так, как это было принято в прежние времена. При СССР власть относилась к проблемам литературного цеха с повышенным вниманием: достаточно было грамотно изложить просьбу — и тут же следовала помощь. Но в 1990-е они столкнулись с тем, что Поляков назвал «отделением литературы от государства». Власть, дав писателям «вольную», сняла с себя и всякую заботу о них, а поддержку оказывала исключительно авторам либерального направления. Основы такой политики заложил тогдашний глава администрации президента Сергей Филатов, сам по семейной традиции не чуждый изящной словесности. Поляков понимал противоестественность сложившейся ситуации и весной 1999 года выступил в газете «Московский литератор» с программным интервью «Необходимо восстановить союз русской литературы с российской государственностью». С подобными идеями он выступал и в центральных изданиях. Не случайно опрос «Литературной России» показал: писатели видят в Полякове лидера и ожидают, что он выведет их из положения аутсайдеров. Вот как рассказывает об этом он сам:

«Вдруг позвонил Ганичев, пригласил на встречу и попросил стать на скором съезде его первым заместителем. Мол, мне уже пора на покой, я в новых условиях не справляюсь, помоги! Я удивился и обещал подумать. В ту пору я дружил с прозаиками-сверстниками Михаилов Поповым и Александром Сегенем. С ними я поделился за дружеской бутылкой предложением Ганичева стать его первым заместителем и взять на себя налаживание отношений патриотического СП России с властью. Они удивились, что я еще колеблюсь, и в один голос стали уверять: это уникальный шанс для поколения «сорокалетних» взять на себя ответственность за судьбу Союза писателей. И я согласился, хотя никаких карьерных и материальных соображений у меня не было. Я как раз завершал работу над романом «Замыслил я побег…» да еще за хорошие деньги руководил сценарной группой… Более того, едва мы ударили с Ганичевым по рукам, я из моего избирательного фонда (как раз началась кампания по выборам в Госдуму) выделил немало средств, чтобы оплатить проживание в Москве иногородних делегатов съезда СП России. Но это позволило мне оговорить некоторые условия: я настоял, чтобы рабочим секретарем был выбран Саша Сегень, а когда уже во время работы съезда выяснилось, что в правление не попадает Миша Попов, председатель секции прозы Московской писательской организации, я жарко выступил, и ошибку тут же исправили. Каково же было мое изумление, когда я услышал, как Ганичев с трибуны говорит обо мне примерно следующее: Поляков-де — человек с мутной гражданской позицией, но он достал нам денег, у него есть связи в верхах, поэтому мы вынуждены удовлетворить его страстное желание стать секретарем правления. И тут началась обструкция, которой умело управляла критик Лариса Баранова-Гонченко. Увы, к этому разносу имел отношение друг моей литературной молодости Сергей Лыкошин — один из замов Ганичева. Особенно всех возмущало, что я веду колонку в «еврейском» «Московском сексомсольце», что состоял какое-то время в еврейском же ПЕН-клубе, что в моей прозе много эротики — и это тоже ставит под сомнение мое православие и генетическую чистоту, ибо болезненный эротизм — признак сами понимаете чего. Смотри выше… По рядам шептались, что то ли я сам еврей, то ли женат на еврейке. Увы, среди патриотов встречаются и антисемиты, как среди евреев попадаются русофобы. «Погодите, — пытался объяснить я. — Важно не то, где человек печатается, а что он пишет!» Но никто уже никого не слушал. Если не считать двух-трех попыток выступить в мою поддержку, меня единодушно прокатили. Напрасно я высматривал в зале Сегеня, уже выбранного секретарем, — он исчез, а Попов неподвижно сидел, уставившись в пол. В сердцах я высказал все, что думаю о патриотических собратьях, и вылетел из зала… В коридоре меня поджидал с антистрессовой рюмкой Юрий Л опусов, многолетний работник СП России, с которым я дружил, можно сказать, с юности.