– Вы совсем не понимаете меня, – посетовала Холли через плечо, дыша быстро и отрывисто. – Вы не представляете, что мне нужно, чего я хочу…
– Я знаю вас в тысячу раз лучше, чем когда-нибудь узнает Рейвенхилл.
Она недоверчиво засмеялась, торопливо войдя в уставленный скульптурами сад.
– Я, мистер Бронсон, знакома с ним много лет, а с вами мы познакомились всего четыре с половиной месяца назад. Что же вы могли разглядеть во мне такого, чего не знает он?
– Во-первых, что вы из тех женщин, которые могут поцеловать незнакомого мужчину на балу. Дважды.
Холли замерла, ее тело напряглось.
– О-о, – услышала она свой тихий голос.
Закери подошел к ней и остановился, выжидая, когда она овладеет собой и повернется к нему.
– Все это время, – проговорила она дрожащим голосом, – вы знали, что я – та женщина, но ничего не говорили мне.
– Вы тоже.
Тут Холли повернулась и заставила себя посмотреть ему в глаза. Ее лицо пылало от стыда.
– Я надеялась, что вы меня не узнали.
– Я узнаю вас с завязанными глазами. Ваше тело, ваш запах, вкус…
– Не надо, – сказала она, задыхаясь от ужаса. – Молчите, не говорите так…
– С того самого момента я хотел вас больше всех других женщин.
– Вы хотите любую! – воскликнула она. Явно решившись на отступление, она отодвинулась от него и пошла вокруг белой мраморной статуи.
Закери упорно шел за ней.
– А как вы думаете, что меня удерживало дома по вечерам в последнее время? Мне доставляло больше удовольствия сидеть в гостиной и слушать, как вы читаете стихи, чем проводить ночь с самыми умелыми лондонскими шлюхами…
– Прошу вас, – презрительно процедила она, – избавьте меня от ваших убогих комплиментов. Вероятно, есть дамы, которые могут оценить ваше обаяние распутника, но только не я.
– Мое обаяние распутника не оставило вас равнодушной, – возразил он, нагнав ее и поддержав, когда она споткнулась о гравий. – Я видел, как вы смотрите на меня. Я чувствовал, как вы реагируете на мои прикосновения. По-моему, они вам вовсе не противны. В тот вечер в оранжерее вы ответили на мой поцелуй…
– Вы застигли меня врасплох! Я была поражена!
– Значит, если я вас опять поцелую, – тихо и вкрадчиво сказал он, – вы мне не ответите? Да?
Хотя он не видел ее лица, он чувствовал, как мышцы ее напрягаются все больше, по мере того как она осознает, в какую ловушку попалась.
– Да, мистер Бронсон, – прошептала она неуверенно, – не ответила бы. А теперь, пожалуйста, позвольте мне…
Он повернул ее, прижал к себе и наклонился.
Глава 12
Холли испуганно вскрикнула, а потом замерла под лавиной охвативших ее ощущений. Бронсон целовал так же потрясающе, как ей запомнилось, – жадно, с таким явным желанием, которое не могло остаться без ответа. Ночь словно сомкнулась вокруг них, мраморные скульптуры стояли рядом молчаливыми стражами, следящими, чтобы им никто не помешал. Черноволосая голова Бронсона нависла над Холли, губы его были ласковы, но настойчивы. Вдруг ей захотелось крепче прижаться к нему. Она просунула руки под его фрак и ощутила жар его тела. Его рубашка была теплой и пахла мужчиной. Этот запах магнитом притягивал ее: соль и кожа, одеколон и резкий привкус табака. Взволнованная и возбужденная, она прижалась лицом к его груди. Она прерывисто дышала, и руки ее сомкнулись вокруг его крепкого стана.
– Холли, – пробормотал он, такой же потрясенный, как и она. – Боже мой… Холли…
Его большая ладонь обхватила ее затылок. Он закинул ее голову назад и снова завладел губами. Холли тоже хотелось попробовать, каков он на вкус! Она просунула язык в его жадные горячие уста. Нет, не так… Застонав, она стала на цыпочки, потянулась вверх… Но он был слишком большой для нее, слишком высокий, и она расстроенно вздохнула.
Схватив Холли на руки, словно она ничего не весила, Закери понес ее дальше, в глубь сада со скульптурами, где стояло что-то круглое и плоское – возможно, каменный стол или солнечные часы. Он сел, посадив ее к себе на колени, а губы его продолжали вкушать изысканное яство. Никогда в жизни она не испытывала такого физического влечения и наслаждения. Ей хотелось прикасаться к нему, и она сорвала перчатки. Ее дрожащая рука потянулась к черной шевелюре и скользнула в густые волны на затылке. Он застонал.
Прервав поцелуй, Бронсон склонился над ней, уткнулся в нежную шею Холли, нашел чувствительное местечко. Она чувствовала его язык на своей коже, и это заставляло мучительно сладко сжиматься сердце. Губы его опустились ниже и задержались там, где бешено билась жилка.
Красный шелк смялся, лиф съехал вниз так, что почти обнажились соски. Чувствуя, что он вот-вот соскользнет совсем, Холли испуганно прикрыла грудь.
– Прошу вас… – Во рту пересохло, слова давались с трудом. – Мне не следует… ах, мы должны прекратить это!
Он словно не слышал ее, и губы его продолжали свое путешествие. Закрыв глаза, Холли покорилась судьбе, чувствуя, как лиф ее платья под сильными пальцами уезжает куда-то вниз. Скоро, скоро она его остановит, но пока что… ни стыд, ни честь уже не имели значения.
Она ахнула, когда ее груди освободились от алого шелка и соски расцвели под лаской прохладного ночного ветерка. Бронсон сорвал перчатки, его ладонь нежно обхватила мягкий холмик. Холли замерла, не в состоянии поверить в то, что происходит. Губы его сомкнулись над ним, теребили его, язык с изысканным умением гладил ноющую вершину.
А когда его губы добрались до соска и осторожно сомкнулись вокруг него, она обняла его шею и зарылась лицом в его волосы. Дыхание ее походило на всхлипывания, одежда стала казаться слишком тесной. Ей захотелось чувствовать кожей его кожу, ощутить его вкус, его прикосновения так, как не хотелось еще ничего в жизни.
– Закери, – шепнула она ему на ухо, – прошу вас, прекратите. Прошу вас.
Его ладонь снова нежно обхватила ее грудь. Он проводил губами по ее губам, осыпая их неистовыми полупоцелуями, пока губы ее не стали мягкими, влажными и податливыми, потом прошептал ей на ухо:
– Вы – моя, и вас у меня не отберет ни мужчина, ни Бог, ни призрак.
Всякий знающий Закери Бронсона хотя бы в небольшой степени встревожился бы. Холли застыла от ужаса. Но испугало ее не то, что кто-то так категорично предъявляет на нее права, а то, что все в ней отозвалось на эти слова какой-то отчаянной радостью. Всю жизнь она стремилась быть умеренной, разумной, утонченной и никогда не думала, что с ней может произойти подобное.
Она стала вырываться так панически, что ему пришлось отпустить. Коснувшись земли, она неуверенно встала. И удивилась, до чего слабыми оказались ноги, – она упала бы, если бы вскочивший следом Бронсон не подхватил ее. Отчаянно вспыхнув, она поправила лиф, спрятав груди, мерцавшие в лунном свете.