– А как насчёт самой клиентки? – неожиданно спросил Эдвард.
Он любил такие дни: сырые, холодные, ветреные, когда на улицах было малолюдно и казалось, будто город принадлежит только тебе одному, когда чудилось, что вот ещё чуть-чуть сильнее подует ветер – и смешает тебя с сыростью Мичигана, с дымом и паром отопительных служб, с неярким дневным светом, смешает с самим городом. В такие дни Эдвард ждал чего-то вроде хороших новостей, хотя и при жизни-то не отличался особенным оптимизмом.
– Она администратор в крупной полиграфической фирме, но никогда не берёт работу на дом. Более того, через неё к секретам её работодателя не подобраться, я проверила, – поняв, о чём он, ответила Лорейна.
– А вообще как она тебе?
– Нормально. Вызывает сочувствие. Расстроенная, искренняя. Простая и честная, – сказала Лорейна Суини, и они молчали до самого дома Вивиан Флойд.
Лорейна сама не знала, как у неё выскочило это «простая и честная»: видимо, когда часто слышишь что-то, начинаешь это автоматически повторять.
«Нужно быть простым и честным» – было любимым выражением Кэтрин, её приёмной матери.
Против честности Лорейна не возражала, впрочем, с некоторыми поправками, которые показались бы Кэтрин весьма существенными, доведись ей узнать о них: Маргарет, настоящая мать Лорейны, говорила обычно нечто иное: «Нужно говорить правду, только правду, но не всю правду», и Лорейна придерживалась этого правила.
Простота же немедленно отделяла её невидимой и непреодолимой демаркационной линией от мира, в котором жили её приёмные родители и их более удачные дети.
Кэтрин и Дэйв были хорошими родителями. Нет, не казались, не притворялись, а именно были. Никакой охоты за выплатами на детей, никакого использования приёмышей в качестве домашней прислуги, никакого домашнего насилия любого рода, никакого равнодушия. Они любили детей, понимали их, хотели видеть их счастливыми, где нужно возлагали ответственность, где нужно давали свободу. Вера и Тревор – другие их приёмные дети – души в них не чаяли, обожали их и в детстве, и сейчас, когда давно выросли и обзавелись собственными детьми.
Если бы Кэтрин и Дэйв Питерсоны были жестокими и бездушными, Лорейне было бы в некотором смысле легче: это избавило бы её от чувства вины за то, что она не смогла ни полюбить их, ни сблизиться с ними. Чувства, которое она привыкла прятать в дальний угол души, вроде той самой вазочки с аляповатыми цветами от слабовидящих детей. С годами это ощущение выцвело, выветрилось, поблёкло, но не исчезло, еле заметно окрашивая внутренний автопортрет Лорейны. Ей хотелось быть благодарной, но благодарности она не чувствовала.
Наверное, Дэйву и Кэтрин тоже было бы легче, если бы Лорейна оказалась обычным сложным ребёнком: ранняя беременность, побеги из дома, наркотики, плохие компании – к этому они, похоже, были готовы, может быть, даже втайне ждали этого. Во-первых, «девочка пережила такой стресс», во-вторых… во-вторых, тогда они тоже могли бы объяснить себе, почему не смогли полюбить её. Им было бы проще если не справиться с ситуацией, то сориентироваться в ней, если бы Лорейна оказалась нормальной паршивой овцой в их идеальной семье. Но с какой-то жестокой симметрией Лорейна даже не могла подарить им повод для оправданного недовольства: она ни разу не пробовала наркотиков, не пила ничего крепче пива и лёгкого вина, и то редко. Первый парень у неё появился на втором курсе колледжа, компаний не случалось ни плохих, ни хороших, и за ней не водилось больших правонарушений, чем штрафы за парковку в неположенном месте. Она была тихой, доброжелательной, но сильной, прекрасно училась, очень много читала, тратя все карманные деньги на книги, получила стипендию в колледже, блестяще окончила юридический и после нескольких лет адвокатской практики открыла собственное дело, пусть и не приносившее большого дохода.
Нельзя же не любить ребёнка за то, что не понимаешь его? За то, что не согласен ни с одним его выбором? За то, что он единственный из троих приёмных детей захотел оставить себе свою прежнюю фамилию? За смутное ощущение, что он всё время что-то скрывает и словно бы видит что-то, чего не видишь ты?
Лорейна аккуратно приходила к Питерсонам на Рождество, резала с ними индейку в День Благодарения, не забывала о самых лучших подарках на дни рождения и годовщину свадьбы. Но её не покидало ощущение, что если бы она однажды просто исчезла, все в её приёмной семье вздохнули бы с облегчением.
Если бы Лорейна Суини позволила себе облечь свои несправедливые – она сама это понимала – мысли в слова, она сказала бы: «Если ты жил в самом прекрасном на свете доме с черепичной крышей, на чердаке которого стоят сундуки со старыми пиратскими костюмами, библиотека полна книг, а веранда выходит прямо в лес, ты не сможешь полюбить комнату в блочной многоэтажке, даже если тебе любезно разрешили жить в ней после того, как твой дом сгорел».
Лорейна никогда не сказала бы такого вслух даже наедине с собой. Но именно это она и чувствовала.
Детектив Марш позвонил, когда Лорейна парковалась возле дома Вивиан. Она переключила телефон на громкую связь, чтобы Эдвард тоже слышал.
– Телефонный номер этого парня принадлежит миссис Луизе Андрраде. Это престарелая женщина восьмидесяти двух лет, которая ведёт активный образ жизни. Очень активный, учитывая, что она умерла два года назад.
– Ого!
– Вот именно. Судя по свидетельству о смерти, всё чисто: умерла без затей, своей смертью. А вот дальше у неё начались приключения: миссис Андррада получает свою пенсию, купила новенькую «Мазду» и содержит свой старый дом. Завтра утром я выполню свой долг и сделаю новогодний подарок отделу по борьбе с мошенничеством. А пока я послал тебе адрес дома и номер машины с описанием.
– Спасибо, детектив Марш! Вам цены нет! – искренне ответила Лорейна.
Вивиан Флойд жила в хорошем районе: многоэтажный дом был ухоженным, квартира уютной, очень женственной. Было заметно, что мужские вещи появились здесь относительно недавно и выделяются на общем фоне. Пожалуй, это были маленькие подарки, которые Вивиан делала своему жениху: несколько футболок, удобный мужской халат, тапочки. Парфюмерию и мужскую косметику он, по её словам, принёс с собой. Больше Брэнд Дэниел ничего здесь не оставил. Если не считать целой башни видеокассет с фильмами, названий которых Лорейна ни разу не слышала, и видеомагнитофона, на который Эдвард обратил её особое внимание: «Посмотри на заднюю стенку и не забудь записать номер: его взяли в прокате». С разрешения Вивиан Лорейна забрала самую удобную для снятия отпечатков пальцев упаковку с кремом для бритья.
«По крайней мере, отдел по борьбе с мошенничеством сможет его прижучить», – высказал Эдвард их общее мнение, когда Лорейна повесила трубку. То, что он мошенничал с документами, – преступление. То, что он надругался над чувствами Вивиан Флойд, преступлением не считается. Почему-то.
…Этот Брэнд даже не был особенно изощрённым обманщиком. Она вспомнила свою клиентку, любовник которой ухитрялся шесть лет скрывать от неё, что женат. Вот кто был настоящим виртуозом: его женщина знала всё: адрес, телефон, регулярно звонила ему домой – трубку снимала его мать. Он работал охранником сутки через трое, одни сутки «просто приходил в себя»: «ты же понимаешь, я уже не мальчик, детка», на вторые встречался с ней. Возможно, этот обман продолжался бы ещё лет десять, но однажды на очередную просьбу позвать его к телефону его мать ответила: «Он ушёл домой к жене и детям». Может быть, он не предупредил её, а может быть, она устала его покрывать и видеть, как он морочит голову женщине, не сделавшей ему ничего плохого.