– Он действительно был ранен?
– Внешние признаки имелись, они были зафиксированы еще в шталаге. Детальный же осмотр не проводился, это не предусмотрено правилами.
– То есть он мог и симулировать ранение?
– Мог.
– Хорошо, давай дальше. Факт возможной подмены проверен?
– Нет. Помощь на месте оказывали солдаты маршевой роты. Сейчас они распределены по частям, и установить, кто конкретно его мог видеть, – развел он руками, – мы уже не можем.
– Хм! Что-то многовато случайностей. Ты не находишь, Генрих?
– С другой стороны, его слова тоже ничем не подтверждены.
– Они подтверждаются его делами! И очень даже убедительно! Ладно, продолжай.
– Осмотр тел погибших конвоиров показал, что водитель убит ударом карандаша в горло. У одного из конвоиров сломана гортань, второму попросту свернули шею.
– Ничего себе цирк! Как ты себе представляешь эту процедуру? В тесной машине, зажатый с боков двумя рослыми солдатами? Этот русский еще и Кройцера оглушил? Чем же?
– Этого установить не удалось. Шарфюрер не успел все подробно описать. Он сказал, что почувствовал удар и потерял сознание. До этого все было тихо и спокойно.
– Почему произошел взрыв?
– Кройцер понимал, что это для него единственный способ хоть как-то привлечь внимание. Где закреплена граната, он не видел, но рассчитывал успеть укатиться за пригорок. Увы, это ему не удалось.
– Так. Что русский сказал ему о своих целях?
– Ничего. Он больше спрашивал. Со слов шарфюрера, он умеет вести допрос и не пропускает ни одной мелочи. Очень внимателен и немногословен. Фантастически жестокий и безжалостный человек.
– Да ну?! Это почему же он сделал такой вывод?
– Русский объяснил ему, каким образом он сумеет получить сведения от пойманных им немецких солдат.
– Так и сказал – пойманных?
– Да. Сказал, я сейчас выйду на дорогу, остановлю машину и убью всех, кто там будет. Парочку оставлю, чтобы порасспрашивать. Потом он сказал, что привяжет Кройцера на муравейник и сложит рядом тела убитых. А сам уйдет.
– И шарфюрер поверил?
– Он сказал – я видел его глаза, и он не шутил.
– Да… А я ведь его помню. Он тогда был в моей охране. Ну, когда я к вам с инспекцией прилетал. Парень был хоть и молодой, но крепкий! Такого запугать… Не знаю, что и сказать ему нужно.
– Кройцер сказал, что русский как-то по-особенному задает вопросы. Вроде бы нейтрально, но из ответов вытаскивает все, что ему нужно.
– Он не пояснил как?
– Не успел.
– Почему?
– Он был слишком плох, когда его привезли. Это вообще чудо, что Кройцер успел хотя бы о чем-то рассказать. Хорошо, что врач сразу же меня вызвал.
– Записать его слова, конечно же, тоже не успели?
– Нет.
– Генрих, я тебя не узнаю! Что я слышу?
– Я думал, что успею задержать русского, и все силы бросил именно на это.
– Ну-ну. Продолжай.
– Из того, что рассказал шарфюрер, у него, да и у меня тоже, сложилось мнение, что русские знают об экспериментах Маурера.
– Из чего это следует?
– Русский попал не в какой-то лагерь, а именно в шталаг четыре «в». Никого из тех, кто контактировал с ним напрямую, сейчас нет в живых. Только два офицера – эти, со станции, – видели его мельком. Да и то у Кройцера сложилось впечатление, что освобождение пленных было для Леонова второстепенной задачей. А основная цель заключалась в том, чтобы мы приехали за ним.
– Нелогично. Он мог не суметь убежать. Мог погибнуть на станции. Его могла застрелить охрана шталага. Да мало ли еще где он мог свернуть шею? Обоснуй.
– А зачем ему тогда выходить к начальнику шталага? И представляться полным званием? Он не был уверен в том, что мы столь тщательно анализируем списки пленных. И не хотел допускать случайностей. Ему надо было как-то выделиться среди основной массы пленных русских.
– Допустим. Как он попал к нам, мы выяснили. И что теперь?
– Я распорядился об организации тщательного прочесывания леса. Попросил помощи у вермахта. Вместе мы сумеем обложить его в лесу. Навряд ли русский сумел далеко уйти. Жаль, что проводник так и не прибыл, но как только у меня будет разыскная собака…
– Не будет, Генрих. Он к тебе не приедет.
– Почему?!
– Я отменил твой запрос.
– Но почему?
– Подумай.
– Не знаю.
– Вот потому-то ты и сидишь в своем лесу, а я – в Берлине! Сколько лет мы знаем друг друга?
– Семь.
– Именно! И начинали мы с тобой практически вместе. С одного и того же. И в управление привел тебя я! Но я сижу здесь, – хозяин кабинета обвел руками по сторонам, – а ты – в лесу! Потому, дорогой друг, что ты не видишь дальше своего носа!
– Но…
– Ну, хорошо. Ты получил войска, собак, прочесал лес. Что в итоге?
– Мы его поймаем.
– Вы получите его труп! Такие люди живыми в плен не попадают!
– Но он уже один раз попал!
– Да? Как ты только что сказал, он пришел туда сам.
– Но это еще надо проверить.
– Вот и проверяй. Потом. Кто ж тебе до этого мешал? Кстати, а эта ориентировка русских? Ну, по розыску Леонова? С ней разобрались?
– Русский сказал Кройцеру, что это накладка.
– Что?
– Ошибка. Неправильное взаимодействие спецслужб.
– Генрих, на фронте русские умудряются делать неслыханные промахи. Но в действиях их разведки пока что никто таких ляпов не замечал. Это умные и опасные противники. Не надо их недооценивать.
– Тогда я и не знаю, что сказать.
– Да… Вот и надейся на подчиненных. Мне предстоит идти на доклад к рейхсфюреру. И что я должен буду ему говорить?
– Пойманный русский дал бы ответы на все вопросы.
– Ну, так давай его сюда! Нет? Что будем докладывать рейхсфюреру?
– Не знаю.
– Ты личность Леонова анализировал? Исходя из той информации, которая у нас есть на данный момент?
– Да.
– И что получилось?
– Хорошо подготовленный диверсант. Физически развит, тренирован, несмотря на приличный для диверсанта возраст. Обладает навыками получения информации у оппонента. Чем-то это напоминает английскую методику перекрестного допроса. Но у нас мало информации, чтобы проанализировать. Да об англичанах мы имеем только отрывочные знания. Хотя что-то похожее есть, несомненно!