Две луны - читать онлайн книгу. Автор: Шарон Крич cтр.№ 18

Он обожал свою ферму, потому что мог проводить дни напролёт на чистом воздухе, и никогда не надевал рабочие перчатки, потому что ему нравилось прикасаться к земле, деревьям и животным. И ему было очень тяжело привыкнуть работать в офисе после нашего переезда. Его душила необходимость сидеть взаперти, где невозможно было прикоснуться к чему-то настоящему.

И машина у нас была одна и та же на протяжении пятнадцати лет – голубой «Шевроле». Он даже помыслить не мог о том, чтобы с ней расстаться, – потому что касался – и чинил – каждый её дюйм. Ещё я думаю, что он не мог продать её, потому что боялся, что новый хозяин просто распилит её на металлолом. Моему папе не нравилась сама идея пускать машины в переплавку. Он часто заезжал на автомобильную свалку, бродил среди старых машин и скупал старые генераторы или акселераторы просто ради удовольствия приводить их в порядок и запускать в работу. Поскольку дедушка так и не смог научиться чинить машины сам, он считал папу гением.

Мама была права, когда говорила, что папа хороший. Он постоянно старался придумать какие-то мелочи, чтобы порадовать других людей. И это выводило маму из себя, потому что она старалась равняться на него, но для неё это не являлось таким природным даром, каким было у папы. А он мог где-то на лугу заметить цветущий куст, который понравился бы бабушке, выкопать его, привезти и посадить у неё в саду. Когда выпадал снег, он вставал пораньше, чтобы расчистить дорожку перед родительским домом.

Если он отправлялся в город за припасами для фермы, то обязательно привозил какие-нибудь подарки нам с мамой. Это были мелочи – яркий шарфик, книга, стеклянное пресс-папье. Но что бы он ни покупал, это оказывался явно тот предмет, который вы выбрали бы для себя сами.

Я никогда не видела, чтобы он злился.

– Ты как будто и не человек, – повторяла мама.

Она часто говорила что-то в таком духе перед тем, как уйти, и это пугало меня: как будто она хотела сделать его хуже, не таким хорошим.

За два дня до её ухода, когда она впервые заговорила об этом при мне, она сказала:

– Я чувствую себя такой скверной по сравнению с тобой.

– Сахарок, ты не скверная, – возразил папа.

– Вот, видишь? – вскинулась она. – Видишь? Почему ты хотя бы не хочешь поверить, что я скверная?

– Потому что это не так.

Мама сказала, что ей надо уехать, чтобы прочистить мозги и изгнать из сердца всю скверну. Что ей надо разобраться в том, кто она такая.

– Но ты можешь сделать это и здесь, Сахарок.

– Мне нужно сделать это одной, – упрямилась она. – Я даже думать не в состоянии. Всё, что я вижу здесь, – то, чего у меня нет. Я не храбрая. Я не хорошая. И я хочу, чтобы кто-то звал меня настоящим именем. Моё имя не Сахарок. Меня зовут Чанхассен.

Она была не совсем здорова. Она действительно пережила несколько страшных потрясений, но я не могла взять в толк, почему ей нельзя поправляться в нашем присутствии. Я умоляла её взять меня с собой, но она возражала, что я не могу бросить школу, и что я нужна здесь папе, и что ко всему прочему ей необходимо побыть одной. Ей необходимо.

Я надеялась, что она может передумать, или по крайней мере скажет, когда именно уйдёт. Но не случилось ни того ни другого. Она оставила мне записку, в которой объяснила, что, если бы стала со мной прощаться, это было бы слишком больно и слишком необратимо. Она хотела, чтобы я знала, что она будет думать обо мне каждую минуту, что она вернётся к нам в тюльпанах, когда они цветут.

Но конечно, она не вернулась в тюльпанах, когда они цвели.

Её уход едва не убил папу, я знала это, но он продолжал всё делать по-прежнему, насвистывать и напевать и находить мелкие подарки для близких. Он постоянно приносил домой подарки для мамы и складывал их в кучу в спальне.

На следующий день после того, как он узнал, что мама не вернётся, он вылетел в Льюистон, штат Айдахо, а когда вернулся, потратил три дня на то, чтобы привести в порядок камин, спрятанный за фальшивой стеной. Ему пришлось кое-где заменить строительный раствор между кирпичами, и он написал новым раствором её имя. Он написал Чанхассен, а не Сахарок.

А через три недели он выставил ферму на продажу. К этому времени он уже получал письма от миссис Кадавр, и я знала, что папа отвечает на эти письма. Позже он поехал повидаться с миссис Кадавр, пока я оставалась с бабушкой и дедушкой. Когда он вернулся, то сообщил, что мы переезжаем в Юклид. Миссис Кадавр помогла ему найти работу.

Я не давала себе труда задуматься о том, как он мог познакомиться с миссис Кадавр и как долго они знакомы. Я игнорировала само её существование. К тому же я была слишком занята, закатывая одну за другой грандиозные истерики. Я отказывалась переезжать наотрез. Я не оставлю нашу ферму, наш клён, нашу заводь для купания, наших поросят, наших цыплят, наш амбар. Я не оставлю место, которое было моим домом. Я не оставлю место, в которое, я была точно уверена, могла бы вернуться моя мама.

Сперва папа не спорил со мной. Он позволил мне вести себя как последняя свинья. Только под конец всё же снял табличку «Продаётся» и повесил «Аренда». Он сказал, что будет сдавать ферму арендаторам, которые будут заботиться о наших животных и посевах и платить нам деньги, на которые мы сможем снимать жильё в Юклиде. При этом ферма останется нашей собственностью, и мы сможем вернуться, когда захотим.

– Но на данный момент, – заключил он, – нам необходимо уехать, потому что меня и днём, и ночью преследует призрак твоей мамы. Она здесь повсюду. В полях, в воздухе, в амбаре, в самих стенах и деревьях.

Ещё он сказал, что этот переезд необходим, чтобы мы получили урок отваги и мужества. И это прозвучало ужасно знакомо.

Похоже, в итоге я просто выдохлась. Я больше не закатывала истерик. Я не участвовала в упаковке вещей, но когда пришло время, я села в машину и отправилась вместе с папой в Юклид. Я не ощущала в себе ни отваги, ни мужества.

Когда я рассказывала бабушке с дедушкой историю Фиби, я ни о чём из этого не упоминала. Они и так всё знали. Они знали, какой мой папа хороший парень, они знали, что я не хотела уезжать с фермы, и они знали, что папа считал, что нам необходимо было уехать. Также они знали и то, что папа много раз пытался объясниться со мной по поводу Маргарет, но что я ничего не хотела слышать.

В тот бесконечный день, когда мы с папой уехали с фермы и отправились в Юклид, я желала одного: чтобы папа не был таким уж хорошим парнем, и тогда мне будет кого обвинить в том, что мама от нас ушла. Я не хотела обвинять её. Она была моей мамой, она была частью меня.

Бабушка поинтересовалась:

– На чём мы остановились с Пипи? Что произошло?

– Что с тобой, крыжовничек? – удивился дедушка. – Змея откусила тебе мозги?

– Нет, – возмутилась бабушка. – Никто мои мозги не кусал. Я просто запамятовала.