В приемном покое, у которого их высадила «Скорая», пожилая медсестра с серым от усталости лицом и небольшими усами над верхней губой, делавшими ее похожей на мужчину средних лет, поинтересовалась у врача:
— Георгий, еще одну привез? Кардиологическая, что ли? Учти, в кардиологии мест нет.
— Лидия Степановна, кладите ее в терапию, в пульмонологию, в конце концов! — буркнул доктор. — Ее нужно положить, вы понимаете? — Он сделал большие глаза, и Гале стало страшно. Какой же диагноз поставил ее матери этот человек? — Сейчас вам выпишут все направления, пойдете на рентген, сдадите кровь — и вас определят в палату, — повернувшись к девушке, сказал он. — На этом я с вами прощаюсь.
Гале снова стало страшно, как будто их покидал кто-то близкий.
— Ее спасут? — прошептала она.
— Надеюсь, — ответил доктор. — Во всяком случае, здесь все для этого сделают.
Он быстро выбежал из здания, и вновь поступившими занялась пожилая медсестра. Видя тяжелое состояние Елены Васильевны, она подвезла каталку, усадила на нее больную и покатила по коридору.
— На рентген пройдем без очереди. — Лидия Степановна толкнула дверь с белой табличкой, не обращая внимания на кричащую и стонущую очередь, лишь бросила куда-то в сторону: — У меня больная тяжелая, граждане. Ну, будьте же людьми!
Галя пыталась пробиться следом, но медсестра буркнула:
— Ждите здесь.
Озверевшая очередь набросилась на девушку, обвиняя ее во всех смертных грехах, но Галина их не слышала. Она напряженно размышляла. Самым важным для установления диагноза врач считал снимок. Когда же он будет готов? Сразу или на следующий день? Если на следующий день, когда же маму начнут лечить? И какое лечение ей назначат? Она добьется, чтобы рентгенолог сию минуту описал снимок, даже заплатит, если придется. Девушка навалилась на дверь и отлетела к стене, когда Лидия Степановна сильной рукой распахнула ее и вывезла коляску с полуживой от усталости матерью.
— Скажите, когда будет готов снимок? — бросилась к ней Галя.
— Минут через десять. — Медсестра смахнула с усов каплю пота. — Стой тут. Тебе все вынесут.
— Куда же вы ее повезете сейчас? — с тревогой спросила девушка. — Где я вас найду?
— А в приемном и найдешь, — отозвалась Лидия Степановна. — Без снимка мы не поместим ее в отделение. Тебя дождемся в любом случае.
— Мамочка, я скоро! — Галя хотела обнять Елену Васильевну, но женщина, кашлянув, как-то неловко завалилась набок, и Лидия Степановна, толкнув каталку, побежала по коридору.
— Что с ней? — Галя рванулась следом, но медсестра остановила ее сильной рукой:
— Я же сказала — забери снимок! Буду ждать тебя в приемном.
Вскоре она растворилась в полумраке коридора, пахнувшего хлоркой. Галя отвернулась к стене и, стараясь не думать о плохом, принялась ковырять синюю облупившуюся краску.
На ее удивление, рентгенолог довольно быстро расправилась со снимком и вскоре стояла на пороге, сочувственно глядя на Галину.
— Снимок и заключение покажете в приемном покое, — она вздохнула, но больше ничего не сказала, как-то неловко дернула плечом и скрылась. Трясущимися руками девушка поднесла к глазам заключение. Она редко понимала почерк врачей — то слишком размашистый, то микроскопический, наверное, и рассчитанный на то, чтобы пациенты не прочитали лишнее. Но слово, написанное по-латыни, и цифры возле него бросились в глаза, как приговор. Канцер, 4-я стадия… Галя побледнела, схватилась рукой за сердце, отчаянно забившееся в груди, как пойманная в силки птичка, и опустилась на холодный пол, судорожно вдыхая синтетический запах антисептиков. Канцер… Это значит рак. Четвертая стадия. Не может быть! Это неправда! Рентгенолог что-то напутала. Не обращая внимания на крики толпы, она заглянула в кабинет.
— Этот снимок, — едва слышно произнесла Галя. Губы и язык будто распухли и мешали ей говорить. Однако врач все поняла без слов.
— К сожалению, деточка, это так, — выдохнула она. — Крепись, моя хорошая. И скорее иди в приемный.
Твоей матери требуется срочная помощь.
— Это неправда, — прошептала девушка и потеряла сознание. Она очнулась на узкой кушетке. Склонившаяся над ней медсестра с белесыми бровями и забавными веснушками, совсем еще девчонка, наверное, только после медицинского колледжа, держала возле ее носа ватку с нашатырем.
— Мама! — Галя вскочила, намереваясь бежать, но сестра остановила ее.
— Снимок передан в отделение терапии, куда положили вашу маму, — пояснила она, избегая смотреть Гале в глаза. — Сейчас вы ничем не поможете Елене Васильевне. Она под аппаратами.
— Мне нужно поговорить с лечащим врачом. — Бедняжка отодвинула ее руку. — Девушка, вы видели снимок? Есть хоть какая-то надежда?
Изящная рука с длинными пальцами потрогала маленький золотой крестик на груди.
— Все мы в его милости. Молитесь. У нас бывали совсем безнадежные случаи, когда лучшие врачи разводили руками. Но родственники не теряли надежду, и больные выздоравливали. Молитесь иконе Божьей Матери «Все-царица». Читайте акафист.
— Спасибо. — Галя встала с кушетки и сунула ноги в босоножки. — Как мне пройти в терапию?
— Прямо по коридору, — пояснила девушка. — Я тоже буду молиться за вашу маму. Ее лечащего врача зовут Герман Борисович. Это лучший доктор нашего отделения.
«Единственная хорошая новость за сегодняшний день», — отметила про себя Галина, шагая как сомнамбула. Ей почему-то казалось, что лучший доктор должен обязательно что-то сделать, помочь, вылечить, а если не вылечить совсем, то, по крайней мере, продлить жизнь.
Герман Борисович, на ее удивление, оказался совсем не таким, каким она его представляла. Лучший врач, по ее мнению, должен быть пожилым, умудренным опытом седовласым старцем, но перед ней предстал высокий, стройный голубоглазый мужчина с густыми русыми волосами, стриженными коротко, по-военному.
— Герман Борисович Боростовский, — отрекомендовался он на пороге терапевтического отделения. — А вы, как я понял, дочь Елены Васильевны Лопатиной. — Галя еще не успела кивнуть, как он продолжил:
— Все понятно, — на его вытянутом лице заходили желваки. Девушка встрепенулась:
— Что вам понятно? — крикнула она так громко, что сидевшая в коридоре и мирно дремавшая бабушка широко распахнула глаза и принялась оглядываться по сторонам. — Что вам понятно? Что моя мама умирает?
Доктор молчал. Вероятно, ему нечем было крыть. Это еще больше разозлило Галю.
— Мне сказали, что вы лучший врач в отделении. Почему же вы ничего не делаете?
— В настоящий момент мы сделали все, что могли. — Деловой тон Боростовский сменил на мягкий, доброжелательный, убаюкивающий. — Сейчас из легких вашей матери откачивают жидкость.
Его лазурные глаза не выражали оптимизма. Девушка задрожала.