«Я решился на такую до чёртиков дорогую машину, понимая, что такие разрешения [необходимо было получить разрешение Министерства Финансов. – Прим. авт.] не раздают направо и налево, так что я пошёл ва-банк и обчистил все валютные счета […]. Ну что ж… модель 250, объём 2778 см, 130 лошадок, 190 – максимальная скорость […], цвет нежной, бледно-жёлтой срачки, потому что Бася не дала согласия на более броские раскрасы – не годится, мол. Да и за те другие доплачивать надо было, например есть IKONEN GOLD, то есть можешь иметь ЗОЛОТОЙ МЕРСЕДЕС!!! […] но придётся доплатить 900 марок сверху»
[386].
«Бледно-жёлтая срачка» базовой модели называлась «Ahorngelb». С момента, как Лем в апреле 1973 года сел за руль «Мерседеса», он уже никогда не пересядет на машину другой марки.
Год спустя он жаловался Чепайтису, что «Мерседесы» выпускают уже не такие качественные, как раньше (мне, в свою очередь, любопытно, смогла ли фирма «Daimler AG» определить, когда впервые они получили подобную жалобу… полагаю, году эдак в 1902-м). Лем писал: «сперва вентилятор сломался, потом что-то было с тормозами, а после откручивания гаек оказалось, что в нём что-то скрипит и пищит, как соловей в консервной банке»
[387]. Как и многие, у кого была эта модель, Лем жаловался на слабый ход и высокий расход топлива – «40 литров на сто километров!» – писал он Роттенштайнеру о своём «verfluchten Mercedes»
[388].
Ну что ж, нынешний водитель, развращённый повсеместностью двигателей с впрыскиванием, сразу обратит внимание на диссонанс между огромным объёмом двигателя (2,8 литра!) и слабой мощностью двигателя (130 лошадей!). Лем неудачно попал в последний год производства этой семьи двигателей, которая технически была разработана ещё в 1950 году.
Этими недостатками он объяснял, что своим «Мерседесом» уже не отважился бы поехать в автомобильный рейд по Европе – например, в такой, как в шестидесятых он делал на «Вартбурге» или «Фиате». Настоящая причина, вероятно, была другой. В момент написания этого письма Лем уже ощущал проблемы, кульминацией которых будет больничный эпизод в 1976 году. Другие проблемы со здоровьем – почки, зубы, сенная лихорадка – не отступали и давали о себе знать несколько раз во время разных путешествий. С 1972 года Лем начал постоянно носить слуховой аппарат (проблемы со слухом у него были с 1944 года, когда прямо перед ним взорвался советский снаряд).
Короче говоря, он писал Чепайтису, что не доверяет своей машине – имея в виду, очевидно, отсутствие доверия к собственному организму. Ведь Лем собирался ходить по горам пешком, а не ездить на машине. Из писем пятидесятых годов заметно, что для него не было большего удовольствия, чем бродить по Татрам с любимой собакой Раджой. Он обошёл практически их все (по крайней мере, главный хребет).
Должно быть, он очень жалел, что именно тогда у него был сын, с которым можно было ходить в горы, к тому же – прекрасная машина, чтобы в эти горы поехать! Подвело только здоровье. В 1973 году он описывал Сцибору-Рыльскому что-то
[389], что, вероятно, можно назвать прощанием с прогулками в Татрах (потом Лем ездил в Закопане только писать):
«Мы были втроём целый месяц в Закопане, в «Астории» и ходили по горам, на которых когда-то я добивался гениальных лыжных успехов. Томашек маршировал с первым собственным рюкзачком, очень горд тем, что взял вершины – такие, как Турни Мысьленицкие (на ногах!) и Сарние Скалки. Шли страшные дожди, и в «Астории» уже включили обогреватели, да и еда не очень – например, клёцки и треска не принадлежат к верху гастрономических утех! Машина была с нами, постоянно мокла и была ужасно грязной, но мыть было некогда. Ездит как-то, ничего. Хоть и не разрешают мне ехать быстро – 120 как максимум, когда с Семьёй. Пока что никаких проблем с ней не было, но всего 4000 км прошла […], в гараже помещается еле-еле – приходится к самой стене аккуратно прижиматься».
«Аккуратное прижимание к самой стене» обычно выглядело как удар декоративными бамперами «Мерседеса» в эту самую стену, в которой до сих пор (до 2015 года по крайней мере) остались памятные углубления.
Дом в Клинах мог казаться молодой семье вершиной мечтаний в 1958 году, но двадцатью годами спустя его жителям надоедала теснота. Там постоянно жили Станислав, Томаш и Барбара Лемы, мама Барбары, так называемая девочка-служанка, а время от времени ещё и племянник Лема – Михал Зых вместе с мамой. В начале семидесятых Лем, озабоченный плохими оценками племянника по польскому, начал надиктовывать ему оригинальные диктанты, которые импровизировал в момент занятий со свойственным ему чувством юмора:
«Печень с лучком, быстро жаренная, только чтобы не горькая от желчи, прекрасная закуска. Чтобы её приготовить, нужно купить машину и гнать её до тех пор, пока кого-то не собьёшь. Печень мертвецу не нужна, так что из его внутренностей нужно вынуть печень и потом положить в холодильник. Труп выбрасываем или ставим в поле как пугало от птиц. Из печенки стариков только паштет получится, она жилистая. Лучше всего печень молодых мальчиков, которые обычно ездят на велосипедах. Проще всего сбить такого, у которого нет ни тормозов, ни протектора. Печень, добытую таким путём, не бросают на разогретое масло, а ополаскивают в кислоте, а если под рукой есть булка, то из мозжечка делается фарш. Вкусный этот парень холодным в желе (с хреном). Только нужно хорошо почистить, чтобы не хрустел на зубах. Есть повара, которые рекомендуют почки, но их порой трудно переварить. Маленьких детей можно есть только в дни поста».
Взрослый Михал Зых нашёл свою старую тетрадь с этими диктантами и издал её в 2001 году. В 2002 году в рамках Дня Дислексии был организован общепольский диктант по тексту Лема, что пробудило протест правого депутата – Антония Стрыевского. Он обвинил Лема и министерство науки в пропаганде «каннибализма, а в будущем – цивилизационной смерти». Министерство, к счастью, не обратило на это внимания.
Михал Зых и сейчас живёт в том доме, только радикально его перестроил, сделав комфортное пространство для небольшой семьи. Трудно себе представить сейчас, как там помещалось семеро человек (плюс собаки и коты). Лемы начали думать о перестройке дома не позднее 1976 года
[390], ведь кроме слишком тесного гаража им мешало отсутствие места для книг.
Это естественно, что писатель хотел бы иметь хотя бы по одному экземпляру каждого своего издания. В середине семидесятых Лему не хватало места даже для ящиков, в которые он засовывал книги – потому что о гордом экспонировании их на полках уже давно не шло и речи. Мечта иметь дом побольше исполнится только в следующем десятилетии.