Пассажиры колбасного поезда. Этюды к картине быта российского города. 1917-1991 - читать онлайн книгу. Автор: Наталия Лебина cтр.№ 27

Плавки, 1970‐е. Личный архив О. Н. Годисова

В конце 1920‐х в СССР существовало Общество пролетарского туризма и экскурсий (ОПТЭ). Оно занималось развитием «туристского движения среди рабочих и крестьянских масс и политическим руководством этим движением» ²³⁹. Походы, которые организовывало ОПТЭ, носили по большей части политическую и познавательную направленность. Свободу экскурсий в 1930‐х годах ограничивала жесткая система паспортного контроля, сковывавшая передвижение граждан по стране. В годы хрущевских реформ туристы могли сами выбирать маршруты. Походы приобрели в основном оздоровительно-спортивную направленность с явно романтическим, а иногда и эротическим оттенком. Существовала даже поговорка: «Альпинизм – школа мужества, а туризм – школа замужества». Человек в кедах, в спортивном трикотажном синем костюме с растянутыми коленками, с огромным рюкзаком – наиболее характерный типаж советских вокзалов 1960‐х – начала 1970‐х годов. Еще одной важной деталью облика походника стала гитара. Это было время появления самодеятельной (авторской) песни, весьма почитаемой у туристов.

Походный стиль досуга в годы оттепели противопоставлялся нудному, упорядоченному отдыху в санаториях, а сами походники множили племя «дикарей». Культурно-бытовую значимость купальников и плавок, подчеркивающих хорошее телосложение и сексуальный шарм их владельцев, особенно ярко продемонстрировала киноверсия пьесы «Дикари». В 1963 году на экраны страны вышел фильм «Три плюс два» режиссера Генриха Оганесяна. Герои кинокартины, заметно помолодевшие по сравнению с действующими лицами спектакля в театре Ермоловой, с явным удовольствием демонстрировали и спецодежду для купания, и свои тела. Они, современно мыслящие и раскованные люди 1960‐х годов, отдыхали «дикарями». И в качестве недостойной альтернативы своей повседневности они с иронией говорили об организованном «культурном отдыхе». Его признаки – не только трехразовое питание, но и явное наследие сталинского прошлого, специфическая одежда – «пижама в полоску» ²⁴⁰, лишенная и эротизма и приватности.

Религиозные праздники в стране «безбожников»: инверсия досуговых норм и патологий

Считать слово «елка» советизмом абсурдно. Более того, превращение наименования хвойного растения в понятие, означающее некое праздничное действо, зафиксировал еще Даль. В его словаре отмечено: «Переняв, через Питер, от немцев обычай готовить детям к рождеству разукрашенную, освещенную елку, мы зовем так иногда и самый день елки, сочельник» ²⁴¹. Действительно, в России к 1917 году важным компонентом зимних религиозных праздников стало еловое дерево. Без него не проходили ни Рождество, ни Cвятки в городской среде. И это уже воспринималось как устойчивая бытовая норма, как народная традиция. Но все же слово «елка» может быть отнесено к вербальным знакам советского быта. Оно аккумулирует в себе изменения властного отношения к праздничному досугу в городах и демонстрирует инверсию бытовых норм и аномалий советской повседневности.

Большевики не рискнули сразу признать патологией все народные традиции. Неудивительно, что в декрете о восьмичасовом рабочем дне – одном из первых законодательных актов советской власти (29 октября 1917 года) – в качестве нерабочих дней фигурировали и общепризнанные религиозные праздники. Государственных торжеств по этому поводу, конечно, не проводилось, но ни Рождество, ни сопутствующую ему елку новая власть не отменяла и не запрещала. Некий сумбур в привычную структуру досуга внесла большевистская календарная реформа: 24 января 1918 года СНК принял Декрет о введении в Российской республике западноевропейского календаря. Произошедший сдвиг дат изменил ритм зимних праздников, хотя в частной среде их продолжали отмечать даже в голодные дни Гражданской войны. 7 января 1920 года Корней Чуковский записал в дневнике: «Поразительную вещь устроили дети: оказывается, они в течение месяца копили кусочки хлеба, которые им давали в гимназии, сушили их – и вот, изготовив белые фунтики с наклеенными картинками, набили эти фунтики сухарями и разложили их под елкой – как подарки родителям! Дети, которые готовят к рождеству сюрприз для отца и матери!» ²⁴²

Надежды на всеобщее празднование Рождества возродил нэп. Уголовный кодекс 1922 года подтверждал положение первых советских декретов, объявивших религию частным делом граждан. Препятствие исполнению религиозных обрядов, не мешающих общественному спокойствию, каралось законом. Однако властный нейтралитет по отношению к церковным праздникам носил «вооруженный характер». Большевики, следуя общим идеям секуляризации повседневности, все же считали Рождество вкупе с елкой аномальными явлениями. Это выразилось в атеистических молодежных выступлениях конца 1922 – начала 1923 года, поддержанных новым государством. В 1922 году в первый день Рождества (по старому стилю) на площадях и улицах многих российских городов были устроены карнавалы и факельные шествия с музыкой и песнями «антипоповского» толка. А в Царицыне (Волгограде), например, шумное антирелигиозное торжество прошло дважды, по старому и по новому стилю: в декабре в виде карнавала, а в январе – в виде спектакля по присланной из ЦК РКСМ пьесе «Бог-отец, бог-сын и К^о» ²⁴³. Комсомольцы насмехались не только над православными праздниками. В Тамбове в январе 1923 года во время фарса «антирелигиозного богослужения» пародировались действия священнослужителей всех религий ²⁴⁴. В дни комсомольских антицерковных кампаний на улицах городов часто звучали антирелигиозные песни на слова Демьяна Бедного и Владимира Киршона. Антирождественские демонстрации 1923 года прошли мирно, хотя в Екатеринбурге у Златоустовской церкви комсомольцы все же подрались с верующими ²⁴⁵. В целом «комсомольское рождество» не нарушило привычную атмосферу праздничной повседневности. «Политизированное» молодежное веселье на улицах городов, как ни парадоксально, у части населения даже усилило приподнятое настроение. Шествия комсомольцев по форме напоминали традиционные русские Святки, также имевшие карнавальную основу и элементы кощунственного смеха, восходящего еще к языческим временам. Это были присущие российской ментальности приемы осмеяния религии. Действительно, в России испокон веков сосуществовали высокий уровень веры и осмеяние ханжеской святости и напускного благочестия ²⁴⁶.