Пассажиры колбасного поезда. Этюды к картине быта российского города. 1917-1991 - читать онлайн книгу. Автор: Наталия Лебина cтр.№ 15

Страница

В соседней комнате происходили уже совершенные страсти. Там сидела женщина. Штук сорок, а может, и больше, электрических шнуров было протянуто от ее головы к стенке. Женщина не могла повернуть голову, а только водила глазами.

– А это чего? – со страстным интересом спросила Васька.

– Перманент, – ответила Ия.

Парикмахерша подошла к женщине в шнурах и стала орудовать у ее головы точно так же, как орудовал Низвецкий (электромонтер санитарного поезда. – Н. Л.) у своей доски с штепселями ¹³¹.

Имперские тенденции, характерные для позднего сталинизма, в частности введение раздельного обучения девочек и мальчиков в средней школе в 1943 году, а затем в 1949 году – единой школьной формы, полностью копировавшей гимназическую, создали почву для благоприятного отношения власти к длинным женским волосам – но обязательно заплетенным в косы. Это, конечно, в первую очередь касалось юных девушек. Иными словами, мощные тоталитарные тела («Девушка с веслом», «Рабочий и колхозница») следовало венчать не легкомысленными стрижками, а античными косами или пышными волнистыми волосами.

И все же наиболее отчетливо властные дисциплинирующие инициативы по отношению к волосам как неотъемлемой части тела-текста «человека советского» проявились в 1950–1960‐х годах. Регламентирующие практики коснулись и женских, и мужских причесок, а также бород. Косы как явный атрибут сталинского гламура потеряли былую привлекательность. Отчасти это произошло благодаря возврату в 1954 году к совместному обучению в школе. Ритуал школьной сексуальности – дерганье за косички – у многих девочек отбивал желание иметь длинные волосы. В официальном дискурсе, отраженном в советской периодике конца 1950‐х – начала 1960‐х годов, короткая стрижка у женщин расценивалась как знак самостоятельности, мобильности, молодости. Журнал «Юность» советовал «…девушкам, едущим на новостройки или на целину, в места необжитые, косы срезать и носить короткую стрижку: это куда удобней». А журнал «Работница» декларировал: «Сейчас модна короткая стрижка, она всегда молодит женщину» ¹³². В новых прическах аккумулировались характеристики женской идентичности, освобожденной от обязательного выполнения своей природной функции – деторождения. Обрезание волос вновь, как в 1920‐х годах, обрело символический характер демонстрации если не нового социального статуса, то жизненной позиции. Не вызвала властного отторжения модная на Западе в начале 1950‐х годов прическа «венчик мира». Волосы в этом случае завивали и укладывали в форме венца вокруг головы. И хотя на страницах «Крокодила» периода ранней оттепели с такой прической изображали чаще всего подруг стиляг, аккуратность «венчика мира» спасла его от жесткой критики власти ¹³³. Я хорошо помню, что так какое-то время убирала волосы и моя мама – натуральная золотистая блондинка с зелеными глазами.

Правда, во второй половине 1950‐х годов некоторые виды женских причесок все же подверглись гонениям. Критика велась с позиций борьбы со слепым подражанием западной моде, что напоминало время искоренения «космополитизма» в советской культуре в 1940‐х годах. В 1957 году на советских экранах демонстрировался фильм режиссера Андре Мишеля «Колдунья» – французское кинематографическое прочтение повести Александра Куприна «Олеся». Героиня кинокартины носила длинные прямые волосы, распущенные по плечам. Эту моду мгновенно подхватили советские девушки, подражая Марине Влади – исполнительнице главной роли в кинокартине. Любопытно, что в 1949 году чешские кинематографисты показали киноленту режиссера Владимира Чеха «Дикая Бара» о девушке-дикарке с пышными, неприбранными волосами. Фильм был в советском прокате – и, естественно, раньше «Колдуньи». Какое-то время на рубеже 1940–1950‐х в СССР бытовало выражение: «Что ты такая растрепанная, как дикая Бара!», но в условиях сталинского гламура прическа «дикой Бары» не стала популярной. Подражать же «Колдунье» захотели многие. Ее форма с неким непривычным намеком на интимность привлекала молодежь и раздражала старшее поколение. Это раздражение я ощутила на себе, когда в 1963 году, в пятнадцатилетнем возрасте, пришла в школу с распущенными волосами. Они были не то чтобы хорошими, но чистыми и блестящими. Однако от преподавательницы английского языка, дамы предпенсионного возраста, я получила замечание по поводу вульгарного вида и совет «заколоться», то есть подобрать волосы. Андрей Битов, вспоминая 1957 год, писал: «Меня поджидала моя „колдунья“ (тогда вошла в моду Марина Влади, и <…> „моя“ шла по улице с распущенной рыжей гривой <…>), нам вслед свистели и плевались» ¹³⁴. Отторжение распущенных волос ощущалось и на уровне властных суждений. Даже в середине 1960‐х журнал «Работница» писал: «Неэстетично выглядят и обесцвеченные перекисью длинные распущенные волосы: они всегда кажутся нерасчесанными, пристегиваются пуговицами» ¹³⁵. Относительно «конского хвоста» (так называлась, по свидетельству лингвистов, модная в годы оттепели женская прическа «с перехваченными сзади незаплетенными длинными волосами») ¹³⁶ вербально закрепленного властного осуждения обнаружить не удалось. Однако журнал «Крокодил» во второй половине 1950‐х годов довольно часто публиковал карикатуры на «никчемных модниц и лентяек», где они изображались с «конскими хвостами» ¹³⁷.

После демонстрации в СССР в 1960 году французского фильма «Бабетта идет на войну» режиссера Кристиана-Жака в моду вошли высокие конусообразные копны, сделанные из полудлинных и длинных волос. Так была причесана главная героиня фильма в исполнении Брижит Бардо – секс-символа 1960‐х годов. Актриса Людмила Гурченко вспоминала: «Шестидесятые… На экранах с большим успехом прошел фильм „Бабетта идет на войну“. И все женщины стали ходить с прическами „а-ля Бабетта“… из‐за больших голов с начесами все казались тонконогими» ¹³⁸. «Бабетта», по мнению властей, была асоциальна и по форме, и по технологии выполнения. Прическа обычно делалась в парикмахерской и не расчесывалась в течение недели. Для придания прочности «Бабетту» обильно поливали лаком, который парикмахеры в 1960‐е годы изготавливали сами: мебельный лак разводился одеколоном, а затем рассевался из пульверизаторов. Начес – основу «Бабетты» – клеймили все. Он считался вредным с точки зрения гигиены, в чем вряд ли можно сомневаться и сегодня. На страницах журнала «Работница» официально осуждались высокие начесы, «которые так не вяжутся со всей деловой обстановкой»; полагалось, что «девушки со взбитыми волосами теряют очарование юности, выглядят значительно старше своих лет» ¹³⁹. Не признавался и начес на коротких волосах. Стрижку, дополненную взбитой челкой, называли «Я у мамы дурочка». В кинокомедии 1961 года «Полосатый рейс» (режиссер Владимир Фетин, сценаристы Алексей Каплер и Виктор Конецкий) прическу именно с таким названием носит главная героиня Марианна. Ее роль сыграла знаменитая укротительница тигров Маргарита Назарова. И все же, несмотря на критику, начес в 1960‐х годах был самым популярным приемом создания прически. Василий Аксенов в повести «Апельсины из Марокко» писал: «…(Катя. – Н. Л.) подошла к зеркалу и стала причесываться. Конечно, начесала себе волосы на лоб так, что они почти закрывали правый глаз» ¹⁴⁰. В парикмахерских даже в начале эпохи застоя сооружали, взбивая пряди волос, советский вариант «Бабетты» – «Колос», иногда дополненный одиноким спущенным локоном.

Страница