Держава и топор. Царская власть, политический сыск и русское общество в XVIII веке - читать онлайн книгу. Автор: Евгений Анисимов cтр.№ 40

Без очной ставки представить политический процесс трудно – она была непременной частью расследования. Очная ставка была нужна для того, чтобы снять противоречия в показаниях сторон. Ответчику, изветчику или свидетелю задавали одинаковые вопросы, а они, стоя друг против друга, давали на них ответы. Чаще же очная ставка состояла из трех основных действий:

1. Изветчика заставляли повторять конкретные показания по его извету и уличать стоящего (или висящего) перед ним ответчика.

2. Ответчика вынуждали подтверждать извет или приводить аргументацию в свою защиту.

3. От свидетеля требовали подтвердить перед лицом ответчика (а иногда и изветчика, а также других свидетелей) данные им ранее, в предварительном допросе, показания.

Таким образом, у каждой из сторон появлялся свой шанс: доносчик на очной ставке мог «довести» извет, свидетель – подтверлить донос, а ответчик – оправдаться.

Как и допросы отдельных участников дела, очные ставки по наиболее важным делам готовили заранее. Основой их служили сводки противоречащих друг другу показаний сторон. В «Пунктах в обличение Бирона по которым следует очная ставка с Бестужевым» (февраль 1741 года) прослеживается метод подготовки следствия к очной ставке ответчика Бирона со свидетелем А. П. Бестужевым-Рюминым.

Из протокола допроса Бирона брался отрывок: «Бывший герцог Курляндский сказал, что он от их и. в. никаких своих дел и намерения не таил и другим таить не велел, как и прежде о том показал». Далее его дополняли отрывком из показаний свидетеля: «А по следствию явилось, и Бестужев показал, что ты регентства касающихся советах от их величеств таить ему заказывал и велел секретно держать, дабы их и. в. не ведали и чрез то в принятии тебе регентства препятствия не было». Так составлялся вопрос ответчику для его очной ставки со свидетелем.

Целью этой очной ставки, как и других ей подобных, было «уличение» преступника во лжи с помощью свидетеля. В этот момент свидетель должен был подтвердить сказанное им ранее и, спасая себя, обличить ответчика. Так обычно и случалось в очных ставках. Но в данном случае произошел сбой следственной машины – оказавшись на очной ставке, Бестужев вдруг отказался подтверждать свои прежние показания против Бирона. Сам Бирон писал в мемуарах, что Бестужев в момент очной ставки сказал: «Я согрешил, обвиняя герцога. Все, что мною говорено, – ложь. Жестокость обращения и страх угрозы вынудили меня к ложному обвинению герцога». По-видимому, так это и было – следователи записали в протоколе, что «Алексей Бестужев признался и сказал, что ему он, бывший герцог, о том от их высочеств таить не заказывал и секретно содержать не велел, а прежде показал на него, избавляя от того дела себя и в том е. и. в. приносит свою вину».

Возможно, тогда Бестужев испытал то, что часто случалось с людьми, вынужденными на очной ставке, «с очей на очи», смотреть в глаза человека (нередко прежде близкого ему, невинного, а подчас и с более сильным характером) и уличать его в преступлении. Для некоторых людей это было настоящей моральной мукой, особенно если речь заходила о подтверждении заведомой лжи.

Очная ставка не была сухим допросом. Стороны могли спорить, уличать друг друга. При этом следователи надеялись, что участники процесса проговорятся, прояснят какие-то детали или факты, которые ранее скрыли от сыска. Для следствия важно было каждое сказанное слово и даже жест. Следователи внимательно наблюдали за участниками очной ставки, отмечая малейшие черточки их поведения. В протоколе 1722 года очной ставки монаха Левина с оговоренным им главой Синода Стефаном Яворским записано: «А как он, Левин, перед архиереем приведен, то в словах весьма смутился».

Если дело не закрывалось на первом уровне – «роспросе» или на втором – очной ставке, то проводился дальнейший розыск. В ходе розыска использовались различные (непыточные) формы расследования дел, позаимствованные из практики публичного суда. Следователи могли проводить что-то подобное следственному эксперименту. Во время Стрелецкого розыска 1698 года стрельчиха Анютка Никитина призналась, что в Кремлевском дворце от царевны Марфы для стрельцов ей передали секретное письмо. Никитину привезли в Кремль, и она довольно уверенно показала место во дворце, где получила послание, а потом опознала среди выставленных перед ней служительниц царевны Марфы ту женщину, которая вынесла письмо.

Использовало следствие и традиционный повальный обыск – поголовный опрос односельчан, соседей, членов общины, сослуживцев, прихожан. В политическом сыске повальный обыск не был особенно в ходу и использовался в основном, чтобы проверить показания подследственного, удостовериться в его политической, религиозной и нравственной благонадежности. В 1700 году псковский стрелец Семен Скунила в пьяной ссоре с переводчиком Товиасом Мейснером обещал «уходить государя». В «роспросе» Скунила показал, что в момент стычки с переводчиком он был настолько пьян, что ничего не помнит. Петр I, который лично рассматривал это дело, указал провести повальный обыск среди псковских стрельцов, поставив перед ними единственный вопрос: «Сенька Скунила пьяница или непьяница?» По-видимому, Скунила был действительно замечательный даже для Пскова пьяница. Все, кто его знал, – а таких оказалось 622 человека! – подтвердили: «Ведают подлинно (то есть абсолютно уверены. – Е. А.), что Сенька пьет и в зернь играет». Глас народа и решил судьбу Сеньки – вместо положенной ему за угрозы государю смертной казни его били кнутом и сослали в Сибирь.

К повальному обыску обращались и для уточнения данных о здоровье гарнизонного солдата Никиты Романова, который, как он сам показал, увидел у спальни императрицы Екатерины I Богородицу, обличавшую Меншикова. После этого по запросу сыска «того полку штап, обор и ундер-афицеры пятьдесят человек, под опасением военного суда, сказали, что тот солдат Романов состояния признавают доброго и во иступлении ума и ни в каких непотребствах не бывал».

Политический сыск мог делать запросы в самые разные государственные учреждения как для уточнения обстоятельств дела, так и для проверки показаний подследственных, оценки их политической благонадежности и т. д. По-современному говоря, от начальства по месту службы подследственного требовали полноценной письменной характеристики. В запросе о военных интересовались прежде всего наложенными на них штрафами и проступками по службе. В материалах Тайной канцелярии за 1762 год о гренадерах Владимирского пехотного полка, замешанных в «говорении непристойных слов», сохранилась характеристика: «Об них… Боровкове и Самсонове, в присланном из Выборга от полковника Барбот де Марни известии показано, что они в штрафах ни в каких ни за что не бывали и находились состояния добраго». Запрос мог содержать специфические вопросы, связанные с особенностями дела. Капитан Александр Салов, который был в 1721 году в церкви села Конопати вместе с кричавшим «злые слова» Варлаамом Левиным, но не донес, оправдывался тем, что «издества на ухо подлинно крепок» и поэтому не расслышал «злых слов» Левина. Тайная канцелярия отправила запрос в Пермский драгунский полк, где ранее служил Салов, и выяснила, что в полку он слышал хорошо. Для Салова эта справка оказалось роковой: в октябре того же года его лишили чина, били кнутом и сослали в крепость Святой Крест.