Объяснение социального поведения. Еще раз об основах социальных наук  - читать онлайн книгу. Автор: Юн Эльстер cтр.№ 48

Роль эмоций в порождении счастья (или несчастья) предполагает идею валового национального счастья (gross national happiness product). Обычные методы измерения экономических процессов, конечно, более объективны. Но, в конце концов, нас не так уж беспокоит объективность в смысле физической измеримости. Причина того, почему мы хотим знать об экономических результатах, заключается в том, что они вносят вклад в субъективное чувство благополучия или счастья. Более того, счастье может исходить из источников, которые не поддаются объективному количественному измерению. В 1994 году, когда Норвегия принимала у себя зимние Олимпийские игры, стране пришлось с существенными затратами построить новые спортивные сооружения и здания для размещения участников. Доходная часть может включать деньги, потраченные в стране туристами и посетителями спортивных соревнований, а также выручку, генерируемую возведенными сооружениями в дальнейшем. Экономисты, проводившие эти расчеты, не были уверены в том, что доходы и расходы на Игры могут сравняться. Но я совершенно уверен (но, конечно, не могу этого доказать), что если мы включим сюда эмоциональные выгоды для населения Норвегии, то Игры, возможно, принесли даже бо́льшую прибыль. Неожиданно большое число золотых медалей у норвежской сборной создало в стране атмосферу коллективной эйфории, которая была тем сильнее, чем неожиданнее была победа. Объективное число побед в значительной степени было обязано своим резонансом элементу субъективного удивления ^[127]. Более близкий по времени пример: победа французской футбольной сборной на ЧМ в 1998 году, а также ее поражение в 2002 году породили чувства эйфории и уныния, интенсивность которых во многом была связана с эффектом неожиданности.

Обычно трудно сравнивать эмоциональный компонент благополучия с другими его составляющими. То, что положительные эмоции на пике интенсивности больше влияют на счастье, чем простое гедонистическое благополучие, ничего не доказывает, пока мы не выясним, как часто случаются эти пики интенсивности. К тому же мы не понимаем, сопровождается ли (и если да, то в какой степени) предрасположенность к эмоциональным подъемам склонностью к эмоциональным спадам. Если ответ положительный, то не является ли жизнь в устойчивом довольстве в целом более счастливой, чем жизнь, в которой эйфория и дисфория сменяют друг друга? Как заметил Монтень, ответ зависит от обстоятельств, которые создает среда: «Если мне скажут, что преимущество иметь притупленную и пониженную чувствительность к боли и страданиям связано с той невыгодой, что сопровождается менее острым и менее ярким восприятием радостей и наслаждений, то это совершенно верно; но, к несчастью, мы так устроены, что нам приходится больше думать о том, как избегать страданий, чем о том, как лучше радоваться» ^[128]. Идеал притупления всех эмоций, который мы находим у многих древних философов, особенно в стоицизме и буддизме, возник в обществах, дававших больше поводов для эмоций с негативной валентностью. Монтень, писавший во времена Религиозных войн, опустошавших Францию, возможно, был в сходной ситуации.

Опосредованная связь между эмоцией и действием – это тенденция (готовность) к действию. Последнюю можно также рассматривать как временное предпочтение. Как представляется, с каждой из основных эмоций ассоциируется одна (или несколько) таких тенденций.

Хотя гнев и картезианское негодование вызывают одну и ту же тенденцию к действию, стремление, связанное с гневом, сильнее. Эксперименты показывают, что подопытные готовы нести бо́льшие расходы, чтобы причинить вред тем, кто причинил вред им самим, чем тем, кто причинил вред третьим лицам. По окончании Второй мировой войны американцы с большей страстью желали наказать нацистов, которые плохо обращались с американскими военнопленными, а не тех, кто нес ответственность за холокост. Исключение, подтверждающее правило, составляли евреи – члены Администрации Рузвельта.

Эмоции гнева, вины, презрения и стыда тесно связаны с моральными и социальными нормами. Нарушители норм могут испытывать чувство вины или стыда, а те, кто стал свидетелем нарушения, – гнев или презрение. Эти отношения различаются по своей структуре, как показано на рис. VIII.1.

ТАБЛИЦА VIII.1

Социальные нормы, которые будут обсуждаться в главе XXII, опосредуются разоблачением перед другими. Вот почему самоубийства, упомянутые в начале этой главы, имели место только тогда, когда постыдные действия были преданы огласке. Как я утверждал в главе V, моральные нормы в этом отношении различаются ^[129].

Некоторые тенденции представляются направленными на восстановление морального равновесия в мире. Причинить вред тем, кто нанес его тебе, и помогать тем, кто содействовал тебе, похоже, является способом сведения счетов. Для некоторых случаев это может быть справедливо. Но теория перспектив (глава XII) предполагает, что модель «два ока за одно» может стать лучшим описанием тенденции к действию, свойственной гневу, чем «око за око» ^[130]. Хотя многие акты благодарности могут совершаться лишь ради того, чтобы отдать долг, некоторые могут возникать из подлинного чувства доброй воли по отношению к своему благодетелю. Моральное равновесие обладает большей принудительной силой в случае вины, когда тенденция к действию по заглаживанию вины носит ярко выраженный восстановительный характер. Более того, когда агент не может исправить нанесенный им ущерб, он может восстановить равновесие, нанеся такой же ущерб себе самому. Если я мошенничал с подоходным налогом и выяснил, что налоговая служба не принимает анонимный перевод денег на сумму, которую я ей задолжал, я могу восстановить равновесие, если вместо этого сожгу деньги.