Записки о Московии - читать онлайн книгу. Автор: Генрих фон Штаден cтр.№ 40

«Бояре!» сказал я, «теперь уже поздно начинать дело». И бояре приказали держать эту женщину в тюрьме, чтобы поставить ее на суд, когда я предъявлю ей обвинение. Тогда судьей был Дмитрий Пивов. Он был расположен ко мне и охотно попускал тому, что я добываю обратно свои деньги: он хорошо знал, что стрелецкий голова оговорил меня напрасно и неправдой получил от меня деньги. Теперь в моей власти было также отобрать деньги от другого, но я этого не сделал!

Торговый человек турецкого султана Чилибей / 90/ должен был покинуть Москву немедленно (ohne Respitt). И великий князь приказал, чтобы все его должники заплатили ему свои долги. Тогда Алексей Басманов просил одолжить ему 50 рублей. Когда я выплачивал ему эти деньги, он принес с собой золотые цепи и хотел оставить их мне в залог. Но я от них отказался. Узнав об этом, сын его Федор, — тот самый, с которым развратничал великий князь и в годы опричнины был первым воеводой против крымского царя, — обратился ко мне по дружески: «В каком уезде твое поместье?». «В Старицком, боярин», ответил я. «Этот уезд, ответил он, отдан теперь мне; не бери с собой никакого продовольствия; ты будешь есть за моим столом, а твои слуги вместе с моими». Я поблагодарил его, а он продолжал: «Если ты не хочешь отправляться — я в том волен и, как ты сам знаешь, могу тебя хорошо защитить». Я радостно благодарил его и ушел в веселом настроении. Некоторые из наших насмехались надо мной.

Когда этот боярин вернулся домой, великий князь сосватал ему невесту (ein Furstin); на свадьбу был приглашен и я. Великий князь на этой свадьбе был очень весел / об./. И боярин сказал мне: «Говори, чего ты хочешь: все будет исполнено, так как великий князь весел. Я расскажу ему, какое преданное сердце бьется в твоей груди!». Я поблагодарил его и сказал: «Сейчас, слава богу, я ни в чем не нуждаюсь, но я прошу тебя сохранить твое расположение ко мне». Он обернулся назад и приказал вернуть мне взятые в долг деньги. Деньги были отсчитаны в мешок, а мешок запечатан.

Один боярин по имени Федор Санин — он побывал во многих чужих странах — видел это и совсем по дружески упросил меня поехать вместе с ним. Когда мы пришли к нему на двор, мне были оказаны все обычные почести. Он пошел со мною в кладовую, где увидел я много денег и добра. «Ты женат?» спросил он меня. «Нет», отвечал я. «Присылай, сказал он, посмотреть моих дочерей, и, коли ты решишь, я отдам тебе ту, которую ты пожелаешь. А вместе с ней добра и денег, сколько тебе будет угодно». Я поблагодарил его: «И денег, и добра у меня довольно», ответил я ему, «из-за них я не хочу жениться».

Во время чумы, когда были заняты заставами все проселки и большие дороги, в моей деревне умер один из моих крестьян вместе с женой и детьми и со всеми домашними, / 91/ за исключением маленькой девочки. Мои приказчики в присутствии понятых поместья переписали все добро; оно охранялось стражей. Но вот приходит один крестьянин по имени Митя Лыкошин и заявляет, что умершая женщина была его милой (Gefreundin).

Те, что охраняли пожитки, отвечали: «Теперь нет суда ни здесь, ни где-либо в другом месте. Если хочешь что-нибудь получить отправляйся тогда в Москву». А он, конечно, знал, что ни в Москву, ни из Москвы никто пройти не может. Поэтому все, что там было, он забрал силой. Я узнал об этом и, хотя все пути были заняты, я, подав челобитную, посылал за ним тайно, с опаской там, где не было застав, с приказом поставить его на суд — однажды, дважды и, наконец, в третий раз. А он так и не прибыл. Когда же были сняты заставы с дорог и от городов, я вновь послал за ним и велел его арестовать. Когда это приводилось в исполнение, он был пьян. Его связали, и я приказал жестоко бить его на торгу в городе Старице с тем, чтобы он дал мне по себе поруку. Но никто / об./ не хотел быть поручителем по нем, потому что знали про него, что он богат, а про меня, что я себя не обижу. А у него было еще и мое имущество, и я действовал так, чтобы вместе с моим добром получить и его. Он же упорствовал, не желая отдавать ни своего, ни моего. Тогда его заковали в железа, залили их свинцом и отправили его в Москву. На Москве недельщики обошлись с ним подобным же образом; при них он был и слугой, и служанкой, и малым; и каждый день, как обычно, они бивали его на торгу.

Когда я пришел в Москву из Александровой слободы и вник в положение дела, Митя Лыкошин и опечалился, и обрадовался. Он написал челобитье и просил выдать его мне в качестве моего холопа (mein leipeigen sein) до тех пор, пока он не заплатит. Бояре спросили меня: «Согласен ли ты взять его и на нем доправить? Мы готовы выдать его тебе, но когда ты получишь свое, ты поставишь его опять перед нами». / 92/ Так добыл я по нем поруку, увел его и отправил в мое поместье в село Новое.

Здесь он так был отделан моей дворней, что уже не мог стоять на правеже и говорил, что ночью наложит на себя руки, так как не в силах долее выносить побои и насмешки. Я тотчас же сообразил это и изготовил для него шейные железа с цепью в сажень длины, так что цепь затягивалась узлом, и ночью он мог лежать, а днем сидеть или стоять, и такие ручные железа, что обе руки можно было запереть вместе. Так его охранили от самоубийства. По утрам его освобождали, выводили на площадь и ставили на правеж. Железа его были залиты свинцом. Я отдал приказание — бить его не очень сильно, чтобы он не умер. После того, как он отстаивал четверть часа в селе на площади и подвергался всякого рода насмешкам и укорам, его доставляли обратно на его место. Так происходило ежедневно в моем селе. / об./ Но он все еще не отчаивался. Каждый день, когда его били, он взывал ко мне громким голосом: «Господарь Андрей Володимирович, пожалуй меня!» (Haspodar Andre Wolodimerowiz poselu mine). Он рассчитывал терпеть до тех пор, пока я не отпущу его наконец. Деревня, где жил этот крестьянин, была неподалеку от моего села. Сын его — хороший был паренек! кутил и ругался круглые сутки, держал все время тайных любовниц. Он приехал к отцу и уговаривал его оставаться непреклонным. Так тот и поступал и ни разу не вызвался что-либо дать. Правда, он говорил: «Государь! пошлите и прикажите привезти из деревни все, что там есть моего». Но я возражал: «Ни к чему мне такой труд. Пусть твой сын продает и платит. Не думаешь ли ты, что у меня мало палок, чтобы измочалить (weich machen) твои ноги?». И хотя его ноги были порядком разбиты — настолько, что он не мог больше стоять, а должен был лежать — он не сдавался и продолжал ежедневно призывать мое имя.

Когда я пришел из Москвы, при мне был один бюргер по имени Ульрих Крукман; он живет теперь в Кённерне в княжестве Ангальт / 93/. Он очень хотел уехать за рубеж, но не знал, как это сделать. Когда он узнал о деле Лыкошина, он обратился ко мне с просьбой: «Любезный Генрих Штаден! Помилуйте этого человека ради меня. Возьмите с него что-нибудь и отдайте мне это на пропитание, а его отпустите на свободу». Так я и сделал. К тому же я позволил ему выбрать на моей конюшне двух лучших коней вместе со слугой. И хотя мой крестьянин должен был уплатить мне 260 рублей, он уплатил мне тогда только 10. Их-то я и подарил Крукману вместе с лошадьми и отправил его ближе к Лифляндии, чтобы он смог уйти за рубеж. При этом я подвергал опасности свою жизнь. Если бы их схватили, то меня повесили бы или утопили, ибо никого не выпускают из страны без проезжей или без разрешения великого князя. Как отплатил мне за то Крукман — теперь слишком долго рассказывать.