Струны черной души - читать онлайн книгу. Автор: Евгения Михайлова cтр.№ 33

Четко выраженное задание, ограниченная, простая и понятная задача привели меня в чувство.

Я занималась всем этим, пока меня не позвали в комнату отца.

Там все выглядело как в лаборатории. Капельницы у папиной кровати, на столе приборы. Высокий худой человек, который представился экспертом Масленниковым, сказал:

— Маргарита Викторовна, мы сделали все, что требовалось. У меня передвижная станция оперативной помощи. Сейчас я напишу экспертное заключение анализа крови для следствия. Препарат, который принял ваш отец, в крови обнаружен. Вероятнее всего, он был в стакане с молоком, который стоял на тумбочке. На дне немного осталось. Проверяю.

— Да, папа пьет на ночь горячее молоко. Это и есть его снотворное. Никаких лекарств.

— Я понял. Виктор Николаевич так сказал. Сейчас он отдыхает. От госпитализации отказался. Я и сам так думаю: не стоит его далеко тащить. Здесь все, что ему нужно. Медсестра останется с вами.

— Папочка, — шепнула я с порога и вылетела из дома, чтобы вдохнуть немного воздуха, жизни и облегчения на час, на день, на сколько-нибудь.

Насколько легче отдать свое тело и душу на растерзание людям, системе, боли, чем смотреть, как безропотно и кротко принимает спасение самый близкий, самый беспомощный человек. Так же кротко папа глотнул отраву из рук убийцы.

Да, я успела. Это мне зачет от судьбы.

Спасибо, Сотникова-сука, что напомнила, с кем мы рядом живем.

Я бы ни на секунду не сомневалась в том, кто мог это сделать, если бы ее не взяли вчера. Приходи, спасительная ненависть. Без тебя мне не справиться. Вот сейчас пусть они мне скажут, что к этому имел отношение Игорь, мой прекрасный любовник.

Я разберусь, как никому не снилось.

Я прожила с папой неделю. Через три дня поблагодарила и отправила медсестру Катю, которая обещала приезжать по первому звонку.

Мы остались вдвоем, и нам было хорошо.

Папа, такой слабый, удивленный и смущенный, придумывал какие-то детские объяснения случившемуся и казался моим седым ребенком. Я и еду ему готовила детскую. И фильмы находила веселые, смешные. Да и сказки рассказывала на ночь. О том, какие бывают герои-следователи, как они храбро спасают жертв разбойников. А последние плачут от раскаяния.

Дом наш я укрепила, как крепость. Заставляла папу каждый день тренироваться — закрывать и открывать запоры на двери и окнах. Мягко, но неотвратимо внушала ему новые алгоритмы — осторожность, опасения, проверки и предупреждения. И никакого доверия. Хотя бы на время.

Вряд ли что-то вышло из моего неловкого перевоспитания. Но папа очень старался слушаться и не огорчать меня.

Я вернулась домой, когда мне пора было ехать за заграничным паспортом.

В домашнем компьютере обнаружила восемь встревоженных писем от Игоря.

Я всю неделю сбрасывала его звонки по телефону.

В первом письме было новое задание — интервью Кости серьезному американскому изданию. В остальных вопрос: что случилось? — и сдержанные слова несомненной тоски, страха и жажды.

Да, он так и написал: «Я как будто неделю в пустыне, погибаю от жажды. Мне бы только увидеть тебя, хотя бы издалека. Это и есть мой глоток для жизни. Если ты приняла какое-то убийственное для меня решение, просто скажи».

Я ответила: «Привет. Была у папы. Неотложные проблемы. Устала, отосплюсь и пришлю работу».

И на самом деле провалилась в беспросветный сон больше, чем на сутки. Проснулась один раз, тут же отогнала все воспоминания и заставила себя подумать о чем-то хорошем. Получилось.

Я подумала о том, что могу спать сколько влезет, и меня не разбудит вертухай.

У каждого свой уровень счастья. На том вновь уснула.

Когда разлепила опухшие веки, не знала, день или ночь, какое число. Включила телефон, обнаружила пропущенные вызовы с двух откровенно казенных номеров.

Первый — наше отделение почты, мне сказали, что приносили телеграмму.

Второй — курьер экспресс-почты, мне ценное письмо из Испании.

Время было шестнадцать часов, дата — через два дня после того, как я приехала от папы.

Я автоматически умылась, влезла в джинсы и свитер, надела куртку и пошла на почту. Я знала, что прочитаю в телеграмме, что за пакет принесет мне курьер. Я не знала только, что мне теперь делать. Совсем!

Приняла телеграмму, не читая. Затем расписалась за ценный пакет. Закрыла за курьером дверь. Поставила на стол две бутылки водки, которые купила по дороге. Пила из большой кружки. Так я стала миллионершей.

В телеграмме сообщалось, что моя тетя Изабелл Ляндрес скончалась такого-то числа в таком-то часу. Ее последнее распоряжение мне отправлено незамедлительно. Подпись И. Сердюк. В пакете — завещание на многих страницах.

Я опоздала. Елки-палки, я опоздала со всем.

Я не простилась с этой несчастной старухой, которая, как выяснилось, любила в жизни только меня. Только как отражение своего идеала — Маргариты-первой.

Я опоздала сказать ей какие-то ласковые слова, которые могли бы стать единственным теплом в ее иссушенной, странной, ни на что не похожей жизни.

Я опоздала уговорить ее отдать все в фонд счастья кроликов.

Я опоздала сделать хоть что-то, чтобы выйти из роли жертвы, которую могут убить из-за несчастных денег прекрасной Маргариты, забыв спросить: не отдам ли я их и так. Чтобы остаться. Чтобы папа был жив. В этом и суть: они не спросят!

Я пьянела, рыдала и скрипела зубами. Это становится новой, дурной привычкой.

Я никак не могла вырубиться. На меня надвигалось опять то, что никак от меня не зависело, чем невозможно управлять.

Что делал Кольцов? Чем занималась я? Мы ничего не знаем.

Была глубокая ночь, когда я набрала номер Игоря. Он, конечно, спит сейчас рядом с женой. Тем лучше.

— Приезжай, когда сможешь, — сказала я. — У меня такое… На меня свалилось наследство. Я пью водку.

— Хорошо, — ответил он и разъединился.

Это все, что я смогла придумать, — полететь на огонь.

Игорь приехал в шесть утра. Позвонил с дороги, из машины.

Я успела почистить зубы, постоять под холодным душем, выпить две чашки черного, смертельно крепкого кофе. Голова стала легче и яснее, настроение не изменилось ни на каплю.

Я была переполнена гибельным отчаянием, безумной решимостью и… тоской по страсти. Не страстью, не к нему, а ужасной тоской по тому, что могло быть у нормальной, полноценной и красивой женщины в какой-то другой, безопасной жизни без потерь и смертей.