Мышление. Системное исследование - читать онлайн книгу. Автор: Андрей Курпатов cтр.№ 136

Остановимся на этом подробнее: если то, как мы взаимодействуем с реальностью, и, соответственно, те факты, которые мы можем из нее извлечь, определяется предустановленными в нас интенциями, то очевидно, что мы не можем заметить искажений, происходящих при сборе фактов.

То есть, сами наши фактические действия, как выясняется, нам совершенно неочевидны: вместо того, чтобы познавать реальность, мы реализуем какие-то иные свои интенции, которые не идентифицируем как движущие нами (и нашим «познанием») силы. Впрочем, мы опознаем их вот таким вот обобщенным и сомнительным образом – как «акт познания».

Именно поэтому методологические «практики» оказываются куда важнее «знаний» и «познания»: если реальность действительно не сокрыта от нас (а было бы странно нечто иное – кому и зачем понадобилось бы ее от нас скрывать?), то вопрос лишь в том, сможем ли мы сорвать с нее покров «очевидности», и насколько внимательно будем в нее затем вглядываться.

Парадоксальность ситуации, таким образом, в том, что нам надлежит угадывать «несокрытое», которое мы сами же от себя и скрываем.

38. Нам кажется, например, что язык представляет собой достаточно простую конструкцию: какие-то слова обозначают предметы (существительные), какие-то – действия этих предметов (глаголы), а какие-то – их признаки (прилагательные). Плюс еще чуточку разных нюансов – личные имена, местоимения, деепричастные обороты и т. д.

Стивен Пинкер показал, насколько подобные рассуждения наивны. Язык, как выясняется, представляет собой куда более сложную структуру: в действительности, за понятиями, которые мы используем, кроется наше понимание причинности (казуальности), целей (намерений), пространственных и временных отношений и т. д. ^[125]

Иными словами, Пинкер как бы говорит нам: есть то, как вы привыкли понимать язык, потому что это простая и удобная схема с существительными, глаголами, прилагательными и т. д., но на самом деле, язык детерминирован куда более фундаментальными принципами, которые мы не замечаем, хотя именно они, как оказывается, точно указывают на то, кто мы есть, и каким образом мы организуем мир вокруг себя.

Рассмотрим пример. Слова «наливать» и «прыснуть» кажутся нам схожими – речь очевидно идет о некоем взаимодействии с жидкостями, правильно? Но если мы подумаем также о таких словах как «излагать» и «крикнуть», то заметим, что несмотря на различие в содержании (в одном случае это, действительно, действие с жидкостями, а в другом – акты речевого высказывания), в языке явно присутствует некое внутреннее указание на специфичность этих действий во времени.

Так, например, в одном случае – «наливать», «излагать» – это некое длящееся, продолжающееся действие, а в другом – «прыснуть» и «крикнуть» – это действие, совершенное в моменте.

Здесь же скрывается пространственный аспект и аспект намерения. В первом случае подразумевается как бы пространственный переход чего-то от одного к другому – «наливать» откуда-то во что-то, «излагать» от кого-то кому-то (как бы «вливать» в него). Во втором реципиент не выглядит обязательным, а локация является неопределенной – «брызнуть» можно и случайно (куда попадет, туда и попадет), да и «крикнуть» можно в никуда – просто потому, что ударился, например.

Впрочем, не будем углубляться в нюансы пинкеровской интерпретации языка и связи языка с реальностью. Здесь важен один этот существенный нюанс – нам только кажется, что мы выражаем в языке некое предметное содержание, на самом деле, мы сообщаем им нечто куда большее, и куда более существенное, чем может показаться на первый взгляд.

39. В языке странным и неявным для нас образом обнаруживаются универсальные по сути паттерны социального взаимодействия – сама социальная реальность как она есть, как она происходит.

Посредством этой «части языка», скрытой от нас референтной содержательностью языка, мы, как оказывается, сообщаем друг другу о неких реальных отношениях социального действия. Это словно таящаяся под поверхностью воды часть айсберга, которая, в действительности, и удерживает его на плаву, дает верхней части быть видимой.

Язык функционирует так, словно бы он специально создан для того, чтобы мы говорили друг другу о том, что происходит в наших социальных взаимодействиях, но как бы не высказывая этого непосредственно.

Вслушаемся в язык: когда я «излагаю» нечто, я как бы «наливаю» содержание своих мыслей в другого человека. Это внутренняя метафоричность языка заставляет меня почувствовать то, что происходит на самом деле [Дж. Лакофф, В. Рамачандран].

Как иначе понять это – «я излагаю ему методологию мышления»?

Для нашего мозга это звучит как бессмысленный шум, как набор каких-то абстракций. Но именно потому, что «излагаю» соединяется внутри меня с актом «наливания» жидкости (актом наглядным, абсолютно понятным, можно сказать, осязаемым мною), я догадываюсь о том, что происходит на самом деле – кто-то в кого-то что-то пытается влить, сделать что-то его частью.

Иными словами, если мы вглядываемся в язык, то видим, что он не просто обозначает некую наличную данность, он подспудно несет в себе информацию о действительной реальности – о том, что на самом деле происходит между нами. В нем, проще говоря, имплицитно скрыта фактура реальных отношений, реальных взаимодействий.

Возможно, первым на эту скрытую функцию языка указал Джон Остин, обнаружив феномен перформатива – такие речевые акты, которые, по существу, равноценны поступку: «Я клянусь!», «Обещаю!», «Каюсь!», «Прошу прощения!» (когда я произношу нечто подобное, я это в некотором смысле и делаю).

Хотя, понятно, что и каяться, и клясться, и обещать, мне предстоит где-то внутри себя самого. Однако, в перформативе язык действительно становится действием, социальным актом – человек поклялся, покаялся, пообещал и т. д.

Иными словами, перформатив – некий экстремум социальной функции языка. Тут этот айсберг словно бы выпрыгивает из воды, становясь видимым целиком. Но это «целиком» присутствует всегда, и лишь наша погоня за очевидностью (за понятностью, за «о чем речь?») скрывает от нас это действительное и настоящее, которое вместе с тем, всегда же очевидно – несокрыто – присутствует.

40. Это удивительная вещь, но мы, действительно, каким-то совершенно загадочным образом не замечаем главного, основного, реального – движущих сил ситуации, собственных интенций, самой реальности, разворачивающейся перед нашим слепым (а точнее ослепленным) взором.

Покров языка, под которым очевидно содержатся все паттерны нашего действительного социального взаимодействия (именно для них наш язык, являясь средством коммуникации, и был изначально предназначен), создает лишь видимость реального – то, что нам представляется, кажется, мнится.

Нашим вниманием завладевает это внешнее – яркое, «понятное», – не реальное, а содержательные одежды, в которых скрывается действительное тело реального, его фактическое существо. Мы отвлекаемся на эту игру кажимостей и не замечаем, не видим действительного. Но оно вовсе не спрятано от нас.