Вот черт.
На работе, впрочем, ничего этакого не наблюдалось. Правда, приходилось постоянно напоминать себе, что изображающая весенние лужи картинка под названием «Капель» висела в коридоре всегда. И условно смешную табличку «Бессознательное» на дверь штатного психолога приделали еще неделю назад, в честь дня ее рождения, да так и забыли снять. Нет здесь никакого подвоха. Нет, нет, нет.
В сумерках вышел на улицу и едва устоял на ногах, потому что на тротуаре алели крупные ровные буквы: «С У М Е Р К И». Хотел было снова, как утром сказать: «Это уже слишком», но решил не повторяться.
Подумал: интересно, что будет, когда совсем стемнеет? Кто-нибудь придет, чтобы стереть эти буквы и написать новые: «Н О Ч Ь»? Но не стал ждать. Напротив, прибавил шагу.
По дороге зашел к сестре, которая купила новый компьютер и теперь взывала о помощи.
Лина давно собиралась учить немецкий и вот наконец начала. Поэтому все в ее доме теперь было облеплено наклейками со словами: «der Tisch», «den Stuhl», «den Kühlschrank», «die Tür», «den Fußboden», «die Decke»
[34]. И так далее.
Прихлебывая чай с лимоном из чашки с надписью «die Tasse»
[35], сказал – сам не заметил, что вслух:
– Так вот на что это похоже.
– Что на что похоже? – переспросила сестра.
Пришлось объяснять.
– Все эти картинки и надписи в городе. Выглядит, как будто кто-то учит язык.
– Какие картинки?
Вкратце пересказал все, увиденное за день.
– «Мотоцикл» – это особенно круто, – отозвалась Лина. – Ничего себе – картонка на руле! Совершенно необъяснимо. Остальное… Ну, даже не знаю. Все может быть. Если предположить, что простые слова – «дом», «дерево», «тротуар» и так далее – он уже выучил… Или она? А кто, собственно?
Пожал плечами.
– Понятия не имею.
– Мироздание, – усмехнулась Лина. – Верховное божество современных агностиков. Не знаем, кто у нас тут начальство, но смутно подозреваем, что оно все-таки есть. Потому что если нет, тогда совсем уж как-то бессмысленно.
Подхватил:
– Ну да. Именно. И вечно пристаем к неведомому начальству с просьбами: сделай то, прекрати делать это. Одна моя подружка вообще регулярно письма ему пишет – в своем дневнике. Так и обращается: «Дорогое Мироздание!» – прикинь. Как бы в шутку. Но при этом всякий раз очень рассчитывает на ответ.
– Вот прямо берет и пишет? – восхитилась Лина. – Ну надо же. А я-то, дура, просто вслух говорю. Иногда… Слушай, это сколько же нас, таких неугомонных просителей, бродит сейчас по свету? Неудивительно, что Мироздание решило наконец выучить человеческий язык. Хотя бы из любопытства. А то как-то глупо получается: все от тебя чего-то хотят, а ты понять не можешь. И тем более внятно ответить. А нам же, бедным зайцам, так надо! Я бы на месте Мироздания тоже села зубрить. То-то мы все попляшем, когда оно освоит хотя бы начальный уровень и вступит в диалог! Уже жду не дождусь.
Сказал снисходительно:
– По-моему, ты перезанималась.
– Есть такое дело, – миролюбиво согласилась Лина. – И ты, кстати, тоже; не знаю, правда, чем именно. А уж как Мироздание перезанималось – подумать страшно. Вот и чудит. Раньше-то мы его шпаргалок, вроде, не видели. А нынче валяются где попало, тревожат моего бедного впечатлительного братика. Безобразие, да?
Не стал отвечать. Только головой покачал.
Укоризненно.
Выйдя от сестры, какое-то время раздумывал. Наконец тяжко вздохнул, вспомнив бабкину присказку: «От дурной головы ногам шкода», – и пошел обратно, в сторону офиса. Туда, где на тротуаре три часа назад красовалась надпись «сумерки». Поглядеть, что там с ней.
Надпись и правда сменилась. Угадал, ну надо же. Только вместо предполагаемого «ночь» там появилось слово «темнота». И еще слово «фонарь», но не на тротуаре, а прямо на фонарном столбе. Что в общем логично.
Повторил вслух:
– Логично.
И отправился на троллейбус. Хватит на сегодня прогулок. Набегался.
…Однако по привычке вышел на остановку раньше, свернул с Пилимо на Жемайтийскую улицу. Пока переходил дорогу, изумлялся грохоту собственного сердца. С каких это пор картинки и слова стали серьезным поводом для волнения? Даже если они сменяются по несколько раз на дню, это говорит только о том, что кому-то нечего делать. Ага. Так и знал. Утренние надписи исчезли. Зато появились новые. Разглядеть в темноте рисунки было совершенно невозможно, но яркие красные буквы бросались в глаза: «полярник», «угрожать», «чревовещатель», «пристально», «пузыри», «карта», «карусель». Абсурдный набор.
Шел по Жемайтийской улице, стараясь не смотреть на стены. На сегодня достаточно. Но ярко-красные буквы все равно бросались в глаза, только что за рукав не дергали. «Тайник», «практика», «вампир», «барбарис», «серебристый», «астролябия». Астролябия! Господи, твоя воля.
Уже сворачивал во двор, когда высокий, по-юношески ломкий голос громко сказал откуда-то сверху, по ощущениям, с девятого примерно этажа:
– Сиам, – и тут же повторил четко, по слогам: – Си-ам.
Чтобы уж никаких сомнений.
Вздрогнул, чуть было не перепросил: «Чего-о-о-о?» – но все-таки сдержался, промолчал. Обернулся. Улица, похоже, совершенно пуста. И окна соседних двухэтажных домов вроде бы закрыты. Впрочем, невидимый говорун вполне может сидеть на крыше. Или на дереве. Да где угодно может он сидеть. Например, у меня в голове. Наиболее вероятный вариант. Хотя, конечно, наименее предпочтительный.
Стоял, прислонившись затылком к холодному металлу ограды. Слушал, как где-то наверху, но не слишком высоко, кто-то откашливается. И, неуверенно растягивая гласные, произносит новое слово:
– Ооо-кеее-аааан, – и еще раз: – Океан.
Не выдержал. Рванул в дом, захлопнул за собой дверь подъезда, а потом и квартиры. Повернул ключ, зачем-то закрылся на цепочку, которой сроду не пользовался.
Подумал: хорошо, что Янка сегодня придет поздно. Таким она меня еще не видела.
Вот и не надо.
Несколько минут сидел на кухне, положив руки на стол, а голову на руки. Вдруг понял, что так не пойдет. Встал и распахнул окно.
Там, в пахучей, влажной темноте пасмурной сентябрьской ночи непривычно высокий голос нараспев выговаривал все новые слова.
– Гуд-ки. Тумааан. Вреее-мя. Время.
Ну надо же. Правда, учится. Учится говорить. Интересно, хоть кто-нибудь кроме меня слышит?
Ай, ладно, какая теперь разница.
Взял Янкину губную помаду, встал перед зеркалом. Старательно написал у себя на лбу красные буквы: «благодарный». Некоторое время испытующе смотрел в ошалевшие глаза своего отражения. Не выдержал, рассмеялся первым. И пошел умываться.