Тридцатая любовь Марины  - читать онлайн книгу. Автор: Владимир Сорокин cтр.№ 37

“Было ли это? – подумала Марина, вглядываясь в черную глазницу Веркиного окна. – Там, наверно, грязь, тьма и мокрая штукатурка. Вот и все…”

Темный нелюдимый Варсонофьевский распахнулся перед ней угрюмым тоннелем.

“Как в «Книге мертвых», – горько усмехнулась Марина. – Черный тоннель. Только белой точки впереди не видно. Нет ее, белой точки…”

Ни одного окна не горело в переулке. Расширяющийся КГБ с постепенной настойчивостью захватывал центр, выселяя людей, снося и перестраивая дома. КГБ. Эти три сплавленные воедино жесткие согласные всегда вызывали у Марины приступ бессильной ярости, гнева, омерзения. Но сейчас ничего не колыхнулось в ее скованной ознобом душе.

– КГБ… – тихо произнесла она, и слово бесследно растаяло в сыром воздухе.

Не все ли равно, кто виноват в смерти переулка – КГБ, всемирный потоп или чума?..

– Все равно, – еще тише ответила Марина, двигаясь как сомнамбула.

Мертвый переулок медленно втягивал ее в себя – оцепеневшую, молчаливую, с трудом передвигающую ноги.

Какая тишина стояла в этом тоннеле! Мертвая тишина. Словно и не было громкоголосой многолюдной Москвы с тысячами машин, с миллионами человеческих лиц…

Арка. Арка ее двора. Оказывается, какая она низкая, грязная, темная. Никогда Марина не замечала ее, быстро проплывающую над головой. Как глухо звучат в ней шаги. Остатки грязного снега, смерзшийся, потрескивающий под каблуками лед, тусклый свет: во дворе горят несколько окон.

Марина медленно вошла в тесный каменный мешок и остановилась посередине.

Ее двор.

Несколько минут она стояла неподвижно, вслушиваясь в темную тишину. Здесь не изменилось ничего. Все тот же асфальт, все те же грязные стены и грязные окна.

Она повернулась.

Ее окно светилось мутно-желтым. Там жили какие-то люди, неизвестные ей. Форточка была полуоткрыта, слышались слабые голоса…

Окно. Как оно светится! Как черен и строг крест переплета! Они остались прежними – свет, окно, форточка, их не тронуло ни время, ни КГБ.

Слезы подступили к глазам, Марина сильнее сжала свои локти.

Ей казалось, что вот-вот кто-то подойдет к окну, да и не кто-то, а бабушка или, может, – Марина? Та самая Марина – пятнадцатилетняя, в белом платье, с подвитыми, разбросанными по плечам волосами.

Но никто не подходил. Никто…

Окно стало расплываться желтым пятном, теплая слеза скользнула по щеке Марины.

“Боже мой. Неужели это все было? И белое платье, и лента в волосах, и музыка?”

– Неужели? – всхлипывая, спросила она у безнадежно молчащего двора.

Шепот растаял в темноте, тишина стала еще глуше и многозначительней.

Теплые слезы катились по щекам Марины…

Утро, утро начинается с рассвета. Здравствуй, здравствуй, необъятная страна…

Марина приподняла голову с подушки, ища глазами часы.

Часы не обнаружили себя привычным серебристым циферблатом, зато кремовый телефон зазвонил, как звонят утром все телефоны – противными, душераздирающими трелями обезумевшего милиционера.

– Але… – тихо выдохнула Марина, ложась с трубкой на подушку, но короткая прибаутка, пробормоченная со знакомым львиным подрыкиванием, заставила ее подпрыгнуть:

– Хуй и писда ыграли в косла, хуй споткнулс и в писду воткнулс!

– Тони… Господи, Тони!

– Марина, привет! – расхохоталась трубка, и Марина почувствовала на щеке густые пшеничные усы.

– Тони, милый, где ты?!

– В России, Мэри! Вчера прылетел. Как дела?

– Да хорошо, хорошо. Ты надолго?

– Нет, на три дня.

– Ой, как мало…

– Ничего. Ты дома?

– Да, да. Ты один?

– Нет, с группой.

– С какой группой?

– Туристической! – по-солдатски рявкнул Тони и засмеялся.

– Невероятно… Слушай, Тонька, приезжай ко мне!

– Не могу, Маринучка.

– Почему?

– Веду своих в Крэмл.

– В Кремль? Чего там смотреть? Ментов, что ли?

– Не знаю. Чего-нибудь. Мне все равно… Может, мы потом обедать вместе?

– Давай. А где?

– Метрополь? ЦДЛ? А может, в нашем?

– Да ну. Давай где-нибудь подальше.

– У Сережи?

– Он сидит полгода уже, твой Сережа.

– Как?

– Так. За фарцу иконами. Но это неважно, все равно поехали туда.

– О'kay. Я за тобой заеду. Около двух.

– Жду, милый.

В два они уже сидели за квадратным ореховым столиком, ожидая возвращения проворного официанта.

Тони курил, не переставая улыбаться. Марина, оперевшись локтями о стол, а подбородком – о сцепленные пальцы, смотрела на него.

Тони. Тоничка. Тонька.

Все такой же: пшеничные – ежиком – волосы, брови, усы. Шведская оптика в пол-лица, курносый нос. Светло-серый костюм, темно-серый галстук с голубым зигзагом.

– Ну, как же ты поживаешь, Тонька-перетонька?

– Нормально. А ты?

Марина вздохнула, вытянула из квадратной коробки сигарету, и тут же перед глазами вспыхнул огонек.

– Мерси. Я вроде тоже ничего.

– Ты какая-то грустная. Почему?

– Не знаю. Это неважно. Ну ее к черту, эту грусть.

– Правильно.

Официант принес водку, черную икру, масло, горячие, белые от муки калачи и салат “Столичный”.

– Отлично, – Тони подхватил запотевший графинчик, разлил. – Мэри, я хочу выпить за…

Но Марина, порывисто протянув свою узкую руку, коснулась его пальцев, подняла свою рюмку:

– Милый, милый Тони. Знаешь… как бы тебе это объяснить… в общем… Ну их всех на хуй! Пусть цветет все хорошее. А все плохое катится в пизду. Гори вся грусть-хуйня синим пламенем!

Тони восхищенно качнул головой, чокнулся, оттопырив мизинец:

– Браво! Давно не слышал такого!

Марина опрокинула рюмку и тут же поняла, что сегодня сможет безболезненно выпить литр этой обжигающей прекрасной жидкости.

– Прелесть… – пробормотала она, отломила дужку калача, намазала маслом, потом икрой.

Тони принялся за салат. Забытые сигареты дымились в пепельнице, обрастая пеплом.

– А почему ты всего на три дня? – спросила она, с жадностью уничтожая блестящий икрой хлеб.

– Так получилось. Я же теперь не фирмач, а учитель русского языка.