Тридцатая любовь Марины  - читать онлайн книгу. Автор: Владимир Сорокин cтр.№ 15

Сухонькая подвижная бабушка продолжала с ней заниматься музыкой, раз в неделю пекла торт “Гости на пороге”, разрешала играть во дворе допоздна (только не выбегай на улицу!), водила в консерваторию и в Большой театр.

В двенадцать лет Марина познакомилась с Игорем Валентиновичем – пианистом, литератором и старым другом бабушки.

– Это чууудный человек, – вытягивала морщинистые губки бабушка. – В консерватории преподавал семнадцать лет, три романа написал, ТАМ побывал… вот так…

– Где там?

– На Севере.

– Там, где папа?

– Да… там, – усмехнулась бабушка, поправляя перед зеркалом свою шляпку. – Слава Богу, что согласился. Вместо того чтоб по дворам-то гонять, позанимаешься месяца два у него. Дороговато, но ничего. Мы люди не безденежные…

– Он в консерватории работает?

– Нет. Теперь дома.

В этот же день они поехали к нему.

Игорь Валентинович жил в огромном высотном здании на площади Восстания.

– Очень рад, – проговорил он сухим высоким голосом, пожал руку Марине и сдержанно улыбнулся.

Сам он был, как и голос, – сухощавый и высокий, с бабушкой держался галантно и улыбчиво.

Втроем они прошли в одну из больших просторных комнат, и после ознакомительной беседы Марина села за рояль.

– Не волнуйся, главное, – шепнула с дивана бабушка, наклоняясь вперед.

– Пусть, пусть волнуется, – усмехнулся Игорь Валентинович. – Лишь бы играла. Не низко?

– Нет, нет…

Вытерев потные ладошки о колени, Марина заиграла “К Элизе”.

Бетховен быстро помог успокоиться, и этюд Черни неожиданно для себя она исполнила легко. Незнакомый рояль пел и гремел под ее длинными крепкими пальцами, бабушка улыбалась, Игорь Валентинович кивал в такт головой.

Марина сыграла еще “Баркаролу” из “Времен года” и облегченно повернулась к Игорю Валентиновичу.

Он встал, сунув руки в карманы узких брюк, прошелся и оптимистично кивнул:

– Ну что ж, будем, будем работать. Есть над чем.

Бабушка вопросительно приподнялась с дивана, но бодрым кивком он предупредил ее:

– Все, все в порядке. И пальчики бегут, и звук есть. Стоит, стоит поработать.

Марина стала ездить к нему два раза в неделю – понедельник и четверг отныне окрасились звуками, наполнились слегка душноватым воздухом громадной квартиры и быстрой речью Игоря Валентиновича:

– Милочка, посмотри внимательно…

Придвигаясь к ней поближе, он выпрямляется, словно проглотив подпорку для крышки рояля, плавно поднимает руку и мягко опускает ее на клавиатуру.

Чистый и свободный звук плывет из-под крышки.

– Все не из пальца, а от плеча. От плеча, вот отсюда, здесь он зарождается, – Игорь Валентинович гладит другой рукой свое худое обтянутое кофтой плечо, – зарождается и по руке, по руке стекает к пальцу, а палец полусогнут, эластичен, кисть свободна, локоть тоже.

Марина повторяет, чувствуя, что ее до совсем другое.

– А кисть не проваливается ни в коем случае! – мягко подхватывает он ее руку снизу. – Кисть эластична, но не безвольна. Еще раз…

За месяц он поставил ей руку на всю жизнь, открыв свободу и мощь кистевой пластики.

– Легче, легче… еще легче! – раскачивал он ее, когда она играла бисерный этюд Мошковского, и вскоре пальцы действительно задвигались отдельно от ее тела, побежали легко и свободно.

– Идеальное состояние для таких этюдов – полусон. Тогда вообще полетит, как пух Эола.

Дома на бабушкином разбитом “Августе Ферстере” Марина повторяла тот же этюд, сама покачиваясь на мягком большом стуле.

На втором месяце Игорь Валентинович “впустил ее в Баха”, как написала бабушка матери. Это был бесконечный ввысь и вширь собор, пустынный и торжественный, громадный и совершенный. Марина не знала, что это такое, но прекрасно видела подробную лепку порталов, размытые сумраком пилоны, чередование колонн, недосягаемый свод, пронизанный пыльным солнечным светом.

– Понимаешь, милочка, здесь две Марии, – с настойчивой мягкостью повторял Игорь Валентинович, разглаживая на пюпитре “Хорошо темперированный клавир”, распахнутый на фа-минорной прелюдии-фуге. – Прелюдия – одна Мария, а фуга – совсем другая. Они разные, если не по духу, то по характеру.

Он начинал прелюдию, умышленно замедляя и без того неторопливую перекличку аккордов:

– Это состояние божественной просветленности, ожидание Благовещения, небесная любовь…

Прелюдия текла по своей неземной схеме, Марина слушала, любуясь искусными пальцами Игоря Валентиновича, забывая обо всем.

Прелюдия гасла, он тут же начинал фугу:

– А это земное чувство. Другая Мария. Такая же просветленная, но и реально чувствующая землю под ногами. И любовь – земная, в лучшем смысле этого слова, любовь истинная и полнокровная, бескорыстная и добрая, страстная и обжигающе-тревожащая…

А что потом?

А потом в первое же лето Москва швырнула Марину из Варсонофьевского в родное Подмосковье: пионерский лагерь “Горнист” лежал тремя продолговатыми корпусами на берегу Клязьмы, автобусы остановились возле деревянных распахнутых ворот с транспарантом.

Они поселились в девичьем корпусе, где остро пахло краской, а железные с высокими спинками койки стояли так тесно, что на них приходилось запрыгивать с разбега.

В первый же день Марина облилась киселем в просторной столовой, научилась играть в настольный теннис, познакомилась с двумя отличными девчонками – белобрысой Надькой и остроносенькой лупоглазой Верой.

Сосновый бор окружал лагерь, теплая, усыпанная иглами земля мягко прогибалась под ногами, гипсовые пионер-горнист, пионер-футболист, пионер-барабанщик выступали привидениями на темно-зеленом фоне леса.

Надькина койка была рядом.

После отбоя они долго шептались, комкая влажные простыни с казенным клеймом ПИОЛАГ ГОРНИСТ.

Надька рассказывала страшные истории: “Черный лоскут”, “Светящийся череп”, “Голубые руки”. Все это было нестрашно, зато таинственно. Марина с тревогой вглядывалась в темноту, полную сопения спящих девочек, перебивала сонно бормочущую Надю:

– А дальше, Надь?

– А дальше… дальше череп покатился по узенькой дорожке и прямо к их дому. И в окошко – стук, стук, стук. А они – кто там? А он – это ваша служанка Марта. Хозяйка отворила, а он ее раз – и задушил. И по лестнице наверх покатился. А хозяин спрашивает – кто там на лестнице? А череп говорит – это я, твоя жена. И тоже его задушил. А мальчик увидел и побежал на третий этаж, где у них дедушкина шкатулка лежала… вот. А череп за ним, за ним…