Арджуманд. Великая история великой любви - читать онлайн книгу. Автор: Тимери Н. Мурари cтр.№ 71

— Куда направляетесь?

— Хотим войти. Посмотреть.

Солдаты оглядели Мурти, его сыновей и дочь. Сомнений не было: лица, одежда, манеры — все говорило о том, кто эти люди.

— Вам туда нельзя.

Мурти был потрясен:

— Как это? Почему?

— Вы индуисты. Не позволено. А теперь идите отсюда.

— Да, я индуист. И что в этом дурного? — спросил Мурти. — Я семнадцать лет работал на этой гробнице, и ни разу никто не спросил, индуист ли я. Я вырезал джали, которая теперь окружает саркофаг. Я хочу лишь взглянуть на свою работу, и ничего больше. После этого я уйду с миром.

— Тебе нельзя входить внутрь. Можешь посмотреть отсюда.

— Я хочу только посмотреть на джали. Свет…

— Я же говорю: войти внутрь тебе нельзя. Индуистам запрещено входить.

Мурти как прирос к месту. Он был упрямцем, но что поделаешь — перед ним стояли представители власти. Солдаты, преграждавшие путь, не угрожали, но явно были раздражены тем, что этот глупец упорствует. Гопи тронул отца за локоть, но тот сердито оттолкнул его руку. Мастер застыл, вперив взгляд в мраморную стену, словно пытался увидеть что-то сквозь нее.

Только когда стало темнеть и на гробницу легла туманная розоватая дымка, он разрешил наконец увести себя. Мурти как-то сразу постарел, сгорбился, на лице проступили глубокие морщины. По пути ему пришлось опираться на сыновей, дочь шла позади. О дороге домой, в Гунтур, было забыто. Мастер лежал в хижине на земляном полу и не двигался. Мысли были прикованы к куску мрамора — он подарил ему жизнь и теперь не мог почувствовать себя свободным, пока не взглянет на него.

Гопи пошел к Исе. Во дворце, в пышных покоях дяди, он сидел и думал, как не похожи братья. Наверное, на облик Исы повлияло его высокое положение. Лицо у дяди было полнее, тело крепче, держался он увереннее.

— Отец умирает.

— Я пришлю хакима.

— Не надо. Хаким не поможет. Только ты можешь помочь. Он мечтает хоть краем глаза взглянуть на джали, а его не пускают. Скажи, не можешь ли ты попросить падишаха, чтобы разрешил войти? Пожалуйста…

Иса смотрел вниз, на реку, на Тадж-Махал. Белый камень сверкал на полуденном солнце, подчеркивая одиночество гробницы. Совершенная красота Тадж-Махала нуждалась в спутнике, друге, но в подлунном мире такого не существовало. Иса много размышлял о гробнице: в ней чувствовалась жизнь. Он воображал, как, вздыхая, поднимаются и опадают тяжелые камни. Совершенная в несовершенном мире… Возможно, однажды ее спутником станет гробница Шах-Джахана, зеркальное отражение черного цвета. Но почему он хочет сделать ее черной, ведь черный — цвет зла? Наверное, желает вечно напоминать миру о своей вине. Его гробница тоже будет вечной, как и Тадж-Махал, но станет саваном, а не шелковой вуалью невесты. Даже воды не отразят черноту. Таким будет наказание, которое он решил наложить на себя сам, — навсегда оставаться во мгле, страдать и каяться под покровом тьмы. Шах-Джахан хотел, чтобы мир узнал: он погубил единственного человека, которого когда-либо любил.

Могли ли их жизни сложиться по-другому? Иса искал ответ и не находил. Любить меньше означало бы для них не любить. Любовь не подогнать, не разделить на порции, как еду или воду, не отмерить так, чтобы поток не лился через край. Могла ли любовь, чрезмерная любовь, погасить искру самой жизни?

— Твой брат умирает оттого, что у него разбито сердце, — нарушил молчание Гопи.

— От этой хвори у меня нет лекарства. Что я могу?

— У тебя есть власть казнить людей, и ты не можешь спасти брата?

— Власть? Что ты знаешь о власти? Ты полагаешь, если он — Великий Могол, то его власть безгранична? Нет, она ограничена, ведь он — всего лишь человек. Он волен отнять жизнь, но не подарить ее, может изменить течение рек, но не в силах сотворить и каплю воды. Он может возвысить, сделать вельможей, но не сумеет наделить благородством. Он может притворяться божеством, но он не бог. Если бы он был богом, то смог бы вдохнуть жизнь в мертвую, и тогда не пришлось бы строить гробницу. Нет у него и власти менять законы богов или оспаривать их. Мы индуисты, нам нельзя туда входить.

— Даже тебе? — Гопи отшатнулся, изумленный.

Иса не ответил.

Мурти слабел, чах, и наконец пришел его час. Смерть высекла свои метины на его лице. Она обращалась с ним так, как он обращался с мрамором: заострила черты, придала четкую форму телу, создала… куклу из костей, плоти, застывшей крови и остановившегося сердца.

Иса с племянниками шел к гату. Он наблюдал, как Гопи зажигает костер, повторяя за жрецом слова молитвы. Брат усох, затерялся в цветах. Поднявшиеся языки пламени вцепились в ткань, плоть… Племянники сидели на корточках, не отрывая глаз от огня, ждали, пока отец поднимется в небо с клубами дыма.

— Теперь вы вернетесь в деревню? — спросил Иса у Гопи.

— К чему? Я ее совсем не помню. Я соглашался отправиться туда только потому, что так хотел отец. Мне надо найти работу здесь, чтобы прокормить младших.

— Здесь еще много работы. — Иса махнул рукой в сторону Тадж-Махала.

Гопи хотелось обрушить на гробницу проклятия, но он промолчал. Много лет она кормила отца и семью, пусть теперь кормит его.

— Пока есть работа, я буду работать.

Влечение падишаха к женщинам невозможно было утолить. Рабыни, дэвадаси ^[93], принцессы, бегумы — прекраснейшие, роскошнейшие — возлежали с ним днем и ночью. Он был ненасытен, в него словно демон вселился. Желая поддержать силы, однажды он принял зелье — действие оказалось неожиданным: протоки были закупорены. Падишах, у которого перестала отходить моча, корчился от боли, он в страхе цеплялся за Ису, как напуганный ребенок, пока хаким не дал ему крепкого настоя опиума.

Иса вышел на зубчатую стену крепости и долго смотрел на Дели. Ему так и слышалось, как по улицам несется шепот: властитель умирает, властитель умирает. Все двери закрыты, все лавки заперты, продавцы бетеля и чая растворились в ночи… Дара уже извещен. Получив известие, он немедленно вскочил в седло, копыта его коня звонко стучали по ночному городу, звук этот разносился по всей империи. Достиг он и ушей бенгальского субадара Шахшуджи, гуджаратского субадара Мурада и Аурангзеба, субадара Декана. Исе слышалось, как в их отдаленных дворцах поднялась суматоха.

Он видел фигурки внизу — в предрассветный час люди тянулись к жарока-и-даршану. Один, два, десять, сто… По дворцу бесшумно сновали придворные, заглядывая в диван-и-ам, они в растерянности поглядывали на пустующий трон, авранг, под золотым пологом.

Все смотрели на восток. Темнота постепенно уходила, небо окрасилось нежным золотистым светом, но падишах не появлялся. Придворные и народ ждали, никто не расходился, даже когда солнце, высоко поднявшись, изо всех сил стало печь спины.