Великая Китайская стена - читать онлайн книгу. Автор: Джулия Ловелл cтр.№ 87

Однако стена сохранила некоторую преемственность с собственной исторической функцией в имперском Китае. Изначально идею об обновлении стены выдвинул в 1952 году Го Можо. Суровый романтический поэт в молодости, а в зрелости высокопоставленный чиновник в области культуры в коммунистической бюрократии, он предложил отреставрировать Бадалин для загородных выездов дипломатических гостей Пекина. Хоть посольства более не приезжали с лошадьми и шкурами, Великая стена по-прежнему оставалась обязательными церемониальными воротами, через которые просители проходили в Серединное Царство. 19 марта 1960 года Бадалин открыли для дипломатических целей в связи с визитом непальского премьер-министра. В течение следующих шестнадцати лет — засушливый период для официальных иностранных визитов в Китайскую Народную Республику — здесь прошли сорок три известных деятеля. А потом побывали сотни.

Остальные участки стены за пределами видимости небольшого числа иностранцев, допущенных за «бамбуковый занавес» Мао, получили от Китайской Народной Республики значительно меньше. Для Мао проблема истории — и как идеи, и как материальной реальности в виде оставшихся от прошлого артефактов — заключалась в следующем: он не совсем определился, какую роль она должна играть в его империи. По-своему Мао — обставивший свой кабинет некоторыми наиболее древними китайскими текстами — понимал историю не хуже, чем любой из его имперских предшественников. «Мы должны суммировать нашу историю от Конфуция до Сунь Ятсена и вступить в это ценное наследство, — заявлял он в 1938 году. — Это важно для того, чтобы направлять великое движение сегодняшнего дня». Однако при ясности того, что история должна служить славному социалистическому настоящему, любой аспект прошлого, не соответствующий его марксистско-ленинским целям, должен опускаться или, в идеале, предаваться забвению. «Если при изучении истории, — поучал Мао в другой раз, — не исходить из понятия классовой борьбы, то можно оказаться сбитым с толку». Когда коммунистические чиновники распространяли политический контроль на китайскую деревню, одной из первых идеологических сил, поспешно взятых ими на вооружение, стала сила народной памяти. На массовых собраниях, где следовало «высказываться зло», прошлое заперли в темный, душный ящик под именем «старое общество». Предшественником нового ослепительного Китая Мао провозгласил просто нечестный мир, где землевладельцы угнетали, а крестьяне страдали.

Между тем всякое иное, более сложное видение истории предназначалось для мусорного ведра. Забвение явилось лучшим для Мао решением для эпизодов истории, не поддававшихся партийному контролю: в коммунистическом Китае все, что хоть сколько-нибудь относилось к старине, существовало из милости. В то же время, по мере того как Китайская Народная Республика активно превращала прошлое в досоциалистический кошмар, подкрепляла собственное видение настоящего, она старательно уничтожала части старинного архитектурного ландшафта Китая, не соответствовавшие ее обновленному видению, и создавала новые государственные комплексы. Монументальный центр китайской политической мощи, старый императорский город, скученный вокруг Запретного Города, радикально перестроили в 1950-е годы. Обнесенный стеной парк и строения эпохи Мин непосредственно к югу от красных стен, с которых Мао в 1949 году объявил об образовании Народной Республики, пустили под бульдозер ради создания обширного, безликого пространства нынешней площади Тяньаньмэнь. Громадную пустоту новой площади — крупнейшего городского общественного объекта в мире — ограничили массивными образцами социалистической архитектуры (Музей истории и революции Китая, Дом Народных Собраний), преднамеренно превращавшими одиночного посетителя в лилипута своими колоссальными размерами. Сам Запретный Город пощадили — видимо, частично из-за того, что его раздутые размеры соответствовали приверженности социалистической архитектуры к монументальности, а его дух замкнутости и секретности отражали политические ценности новых правителей Китая. На месте старой городской стены Пекина построили кольцевую дорогу. Ее камни в конечном счете вывезли в 1969 году для строительства убежищ от советских бомб. Ныне от старой стены сохранилось лишь несколько громадных каменных ворот, возвышавшихся над медленно движущимся потоком машин. В 1966 году Мао начал последнее и самое яростное наступление на прошлое, свою «культурную революцию» против «четырех старых» — старых идей, культуры, традиций и привычек, — в ходе которой революционная молодежь Мао, хунвэйбины, уничтожили бессчетное множество уникальных храмов, фарфоровых изделий, картин, скульптур и книг.

Кроме нескольких жалких километров, проходов в стене возле столицы, использовавшихся как музейные экспонаты для показа посетителям в качестве причесанной сказки о величии древнего Китая, Мао мало интересовала сохранность участков Великой стены, оставленных и дальше разрушаться, — и этот процесс ускорялся коммунистическим утилитаризмом. Ловкие крестьяне разбирали внешнюю обкладку из камней и валунов или растаскивали фундамент из утрамбованной земли для использования в качестве удобрения. Вдоль некоторых участков кирпичи растаскивались для строительства дорог и хранилищ. В других местах стену взрывали динамитом, чтобы получить камень для продажи. Историческую реальность стены — ее истинный возраст, функции и неодинаковый внешний вид, ошибки и бедствия, связанные с ней, забыли, оставляя лишь случайный небольшой участок для рекламы маоцзэдуновского Китая. В любом случае, к тому времени как Бадалин отреставрировали, режим Мао придал Пекину новый, социалистический облик и более не видел необходимости обновлять какие-либо другие набившие оскомину памятники прошлого, которые Мао в лучшем случае были безразличны.

Однако как идея, как воплощение автократической политической философии, Великая стена обладала для Мао мощной и устойчивой притягательностью. Он страстно впитывал изоляционистский психологический посыл, со всей определенностью олицетворяемый стеной. Когда ему это требовалось, Мао нравилось считать себя интернационалистом, энергичным представителем мировой коммунистической революции. Между тем на практике коммунистическая вера Мао коренилась в подозрительном отношении к разлагающему влиянию иностранных идей и учений. Когда Мао не занимался уничтожением свидетельств китайского прошлого, то сосредоточивал внимание на искоренении среди китайских масс малейших следов иностранного, которое, как он считал, само собой разумеется, ведет к капитализму, буржуазности и опасному антикоммунизму. После того как опустили «бамбуковый занавес» Мао, выезд из Китая стал невозможен практически для всех, кто не был готов нырнуть у южного побережья Китая и плыть в Гонконг. Китайцы оказались запертыми не просто в границах государства, но и в городах, поселках и деревнях. Региональные рынки товаров и услуг рушились, после того как практически поголовная коммунистическая система регистрации проживания и принадлежности к трудовым подразделениям привязала людей к работе, определенной для них государством. Не довольствуясь простым запретом для подданных покидать страну физически, Мао с исключительным рвением старался держать их мысли и обычаи строго в границах все более сужающегося коммунистического определения китайскости. В начале «культурной революции» в 1966 году самые приземленные и безобидные вещи — косметика, высокие каблуки, цветная одежда, узкие брюки, домашние животные — заклеймили как буржуазные, иностранные, а значит, идеологически подозрительные. Люди, осмелившиеся носить или держать дома любое из перечисленного, рисковали подвергнуться жестокому и унизительному публичному порицанию. Мао тайком придерживался другой точки зрения. На публике превознося традиционную китайскую медицину, сам он между тем пользовался услугами подготовленного специалиста в западной медицине.