Он лежал на спине полностью одетый и бесчувственный, с откинутой набок головой, как у выловленного из моря утопленника. В уборной горела лампочка, дверь была слегка приоткрыта, и спальню заливал бледный голубоватый свет. Однажды в коридоре послышались голоса – Хью узнал Стрэнга, затем Эштон-Гуоткина – и шаги. Но премьер-министр наконец удалился на покой, и постепенно все внешние звуки стихли. В комнате слышалось только размеренное дыхание Хью да по временам его приглушенный крик. Ему снилось, что он летает.
Он спал слишком крепко, чтобы услышать, как кто-то дергает ручку двери. Разбудил его стук. Сначала тихий, скорее похожий на царапанье ногтями по дереву, и, открыв глаза, Хью поначалу решил, что это кто-то из детей увидел во сне кошмар и просится к ним в постель.
Но потом увидел незнакомую комнату и вспомнил, где находится. Скосил глаза на светящиеся стрелки гостиничного будильника. Половина четвертого.
Шум раздался снова.
Он протянул руку и включил прикроватную лампу. На тумбочке лежал меморандум. Легат встал с кровати, открыл ящик тумбочки и сунул документ в гостиничный путеводитель по Мюнхену. Когда он подходил к двери, полы поскрипывали под ногами. Хью коснулся ручки, но в последнюю секунду инстинкт предостерег его не открывать сразу.
– Кто там?
– Пауль.
Немец маячил на пороге, нелепый в своей попытке держаться скрытно. Легат втащил его в комнату и быстро оглядел коридор. Никого. Детектив наверняка коротает ночь в гостиной номера премьер-министра. Хью закрыл дверь. Хартманн прошелся по спальне, собирая плащ Легата, шляпу, ботинки.
– Одевайся.
– Какого черта?
– Быстрее. Хочу тебе кое-что показать.
– Да ты спятил? В такой час!
– Другого времени у нас не будет.
Хью еще не совсем пробудился. Он потер лицо и покрутил головой в попытке стряхнуть остатки сна.
– И что ты хочешь мне показать?
– Если я тебе скажу, ты не пойдешь. – В решимости Хартманна читалась почти одержимость. Он протянул другу ботинки. – Пожалуйста!
– Пауль, это опасно.
– Ты это мне говоришь? – Хартманн издал короткий лающий смешок, потом бросил ботинки на кровать. – Буду ждать тебя с задней стороны отеля. Если не появишься через десять минут, я пойму, что ты не придешь.
Когда он ушел, Легат с минуту расхаживал по комнатке. Ситуация была столь нелепой, что он почти поверил, будто все это ему приснилось. Он сел на край матраса и взял ботинки. Заваливаясь спать, Хью от усталости просто стянул их и теперь обнаружил, что не может развязать узлы на шнурках, даже зубами. Ему пришлось встать и влезть в обувь, используя пальцы вместо обувного рожка. Его обуревала злоба. А еще, пришлось признаться самому себе, он был напуган.
Он взял шляпу, перекинул через руку плащ, потом вышел в коридор, запер за собой дверь и шмыгнул за угол, направляясь к задней лестничной площадке. Внизу воспользовался входом в турецкие бани. Ароматы пара и душистого масла навеяли на миг воспоминания о джентльменском клубе на Пэлл-Мэлл. Затем он прошел через стеклянную дверь и попал на улочку позади отеля.
Хартманн курил сигарету, облокотившись на кузов одного из черных «мерседесов» с открытым верхом, на каких они раскатывали весь этот день. Мотор ровно урчал. Завидев Легата, Пауль широко улыбнулся, бросил окурок в канаву и затоптал. Словно заправский шофер, открыл переднюю пассажирскую дверь.
Минуту спустя они ехали по широкому бульвару мимо магазинов и многоквартирных домов. Ветер по-прежнему был теплый. На капоте трепетал флажок со свастикой. Хартманн не разговаривал, сосредоточившись на дороге. В профиль его голова с высоким лбом и римским носом казалась величественной. Каждые несколько секунд он бросал взгляд на зеркала. Беспокойство друга передалось Легату.
– За нами кто-то едет?
– Вроде нет. Не мог бы ты посмотреть?
Легат извернулся на сиденье. Дорога была пустой. Взошла пузатая луна, и в ее свете улица напоминала канал, плоский и серебристый. Кое-где в окнах магазинов горел свет. Хью не имел представления, в каком направлении они едут. Он снова сел лицом к ветровому стеклу. Машина притормозила перед перекрестком. На углу стояла пара патрульных полицейских в похожих на ведра шлемах; они следили за приближающимся «мерседесом». Завидев правительственный флажок, взяли под козырек. Хартманн поглядел на друга и засмеялся над абсурдностью ситуации, обнажив крупные зубы, и Легату показалось на миг, что Пауль не совсем в здравом уме.
– Где ты раздобыл машину?
– Дал водителю сто марок за прокат. Сказал, что хочу подъехать к девушке.
Центр города остался позади, начались предместья и заводы. Среди темных полей мерцали огни топок и труб – алые, желтые, белые. Некоторое время посреди автобана тянулись железнодорожные пути. Дорога сузилась и теперь шла по открытой местности. Это напомнило Легату о поездках из Оксфорда в Вудсток и о пабе, где они любили посидеть. Как он назывался? «Черный принц». Десять минут спустя ему уже не удавалось подавлять беспокойство.
– Далеко еще? Мне уже пора возвращаться в отель. ПМ у нас жаворонок.
– Уже близко. Не волнуйся, к утру я верну тебя на место.
Они миновали какой-то баварский городишко, погруженный в глубокий сон, и въехали на окраину следующего. Он тоже казался совершенно обычным: наполовину деревянные, наполовину побеленные каменные стены, крутые кровли из красной черепицы, лавка мясника, гостиница, гараж. Затем Легат заметил указатель с названием места: «Дахау» – и понял, зачем его сюда привезли. И ощутил смутное разочарование. Так вот в чем дело?
Хартманн осторожно проехал по пустым улицам, и наконец они оказались на выезде из города. Он вырулил на обочину, выключил двигатель и погасил фары. Справа был лес. Концентрационный лагерь располагался слева, хорошо различимый в лунном свете: насколько хватало взора, уходила вдаль ограда из колючей проволоки со смотровыми вышками; за ней виднелись приземистые здания бараков. Лай сторожевых собак далеко разносился в тишине ночи. Прожектор, установленный на одной из башен, неутомимо рыскал по широкой площади. Именно этот простор пугал сильнее всего – город, заключенный в плен внутри города.
Хартманн внимательно смотрел на него.
– Насколько могу судить, тебе известно, где мы?
– Разумеется. В газетах об этом много пишут. В Лондоне регулярно проходят демонстрации в знак протеста против нацистских репрессий.
– Ты, конечно, в них не участвуешь?
– Тебе прекрасно известно, что я государственный служащий. Мы должны сохранять нейтралитет в политических вопросах.
– Ясное дело.
– Черт побери, Пауль, не будь таким наивным! – Именно очевидность выводов задевала его сильнее всего. – У Сталина лагеря куда больше, и с заключенными там обращаются еще хуже. Или ты намерен заодно втянуть нас в войну и с Советским Союзом?