Естественная история драконов. Тайна Лабиринта. Мемуары леди Трент - читать онлайн книгу. Автор: Мари Бреннан cтр.№ 41

Со временем я набралась смелости расспросить о причинах отлучения и начала с вопроса:

– Вы знаете, как мы с Сухайлом познакомились?

– Во время его путешествий, – ответила умм Азали.

– Да. Мы встретились, благодаря случаю – по-моему, весьма счастливому случаю, и не один раз, а дважды. Как грустно было расставаться, когда он получил известие о смерти отца…

Умм Азали уклончиво хмыкнула. Вокруг не было никого: солнце достигло зенита, жара загнала нас в шатер, стойбище почти опустело. Абу Азали с сыном уехал на пастбище, а Том с Эндрю ушли в шатер шейха, дабы отдать должное его гостеприимству и чисто мужскому обществу. Одним словом, момент для расспросов выдался вполне подходящий.

– Об отце Сухайла я не знаю почти ничего. Знаю только, что до Хусама ибн Рамиза шейхом был он, и что с Сухайлом они были не слишком близки, – продолжала я. И, после некоторых колебаний и раздумий, добавила: – Вы, несомненно, заметили мою фамильярность… ведь я называю Сухайла только личным именем. Это оттого, что других он во время нашего знакомства не называл. А как-то раз обмолвился, что отец отнюдь не обрадовался бы, пользуйся он полным именем.

На сей раз реакция умм Азали оказалась не столь уклончивой: она даже не хмыкнула, а фыркнула.

– Хаджи Рамиз ибн Халис не хотел, чтоб его имя было связано с делами сына.

– Но почему?

Да, моя скандальная слава отразилась и на Сухайле, но это произошло много позже нашего знакомства. Если Сухайл и натворил что-либо скандальное без моего участия, до нашей первой встречи, я об этом не слышала.

– Все эти древние руины, – пояснила умм Азали. – Абу Хусам хотел, чтоб его младший сын отпустил бороду. Человек он был набожный, о безбожных идолопоклонниках и слышать не желал.

О безбожных идолопоклонниках? По-видимому, это дракониане, решила я, не без труда разобрав ахиатскую фразу.

– И что же дальше?

Умм Азали поджала губы.

– Он пригрозил посадить сына под замок до тех пор, пока тот не отречется от всех древних ересей. И Сухайл бежал.

Во рту пересохло – и по причинам, с пустынным воздухом никак не связанным. Я вспомнила, как некогда, в четырнадцать, сама испытывала сильный соблазн сказать «к черту пушки» и пуститься в погоню за своей мечтой, невзирая на последствия. Но я этого не сделала. Выдержала, пережила «серые годы», после послушно отправилась на поиски мужа – с весьма удачными результатами. По-видимому, Сухайл в свое время поступил наоборот.

Мне захотелось спросить, когда и куда он бежал, не совпадало ли его бегство с тем самым путешествием, в коем мы встретились и познакомились, и если да, отчего он оказался столь хорошо обеспечен? Недостатка в деньгах во время нашего знакомства он явно не испытывал, однако не отец же финансировал его побег, и уж тем более раскопки драконианских руин! Но, видя, что умм Азали неловко продолжать этот разговор, я решила оставить его – до лучших времен.

Совсем иной образ Сухайла продемонстрировал мне абу Азали. Здесь я должна буду на время прерваться, дабы объяснить вот что. Среди ахиатских кочевников высоко развита поэзия: сие искусство обладает тем несомненным преимуществом, что не требует никаких материалов и никого не обременяет в пути. Провести среди них хотя бы день, не услышав стихов, попросту невозможно: дети читают их за игрой, мужчины и женщины – за работой и во время отдыха, дабы отвлечься от нелегких трудов или приятно провести время. Стихи помогают им не забывать собственной истории, обсуждать спорные точки зрения, вызывать смущенные смешки в приватной дружеской обстановке… а также рассказывать обо всем на свете.

Выше я уже говорила: о подвигах наподобие того, что совершил Сухайл, прокравшись среди ночи в стойбище врага, выкрав оттуда нас и уйдя никем не замеченным, кочевники слагают легенды. В самых прозаических вариантах речь идет о краже верблюда или овцы, более романтические сказания повествуют о похищении сына шейха. В последнее время – думаю, ввиду того, что никто из аритатов не совершал подобного уже многие поколения – декламировали их нечасто, однако после подвига Сухайла сказания эти обрели чрезвычайную популярность. Естественно, в скором времени кто-то взял на себя труд сложить по такому поводу новое.

Абу Азали вспоминал эти стихи, не упуская ни единого удобного случая. Казалось, он вот-вот лопнет от гордости за приемного сына. Я от души жалела, что не владею местным диалектом настолько, чтоб оценить стихи в оригинале. Насколько мне удалось понять, сказитель сравнивал Сухайла с пустынным драконом, летящим в ночи столь беззвучно, что лишь угасание звезд свидетельствует о его появлении. (Лишь много позже я узнала, что благодаря своей лингвистической бездарности избежала великого конфуза: мой собственный поэтический образ оставил меня в нешуточном недоумении. Я просто не понимала, что делать – то ли возмущаться, то ли хохотать. Во-первых, в сказании имелись описания моей красоты, в коих меня уподобляли верблюдице – у кочевников сие почитается высшей похвалой, однако с моей точки зрения данный комплимент ни на чем не основан и в корне противоречит моим собственным эстетическим взглядам. Во-вторых, поэт приписал мне склонность при всяком удобном случае лишаться чувств, что, несомненно, пришлось бы весьма по вкусу моей подруге детства Аманде Льюис, но никакого сходства с реальностью, надеюсь, не имеет.)

Таким оказался еще один, новый образ Сухайла – благородного воина, сына шейха, человека великой учености и отваги. Мне он показался удивительно точным и в то же время – нет: в отваге Сухайла я не раз могла убедиться сама, однако как воина его прежде не воспринимала. Мы ездили верхом на морских змеях, угнали один целигер и сбили другой (ни много ни мало – при посредстве морского змея), а однажды я стала свидетельницей тому, как он одним ударом отрубил человеку руку, но только затем, чтобы спасти ему жизнь, причем впоследствии еще долго не мог оправиться.

На самом же деле Сухайл не был ни тем ни другим – ни отважным благородным разбойником из поэтического сказания, возникшим скорее благодаря канонам жанра, чем деяниям самого Сухайла, ни маленьким проказником и фантазером из воспоминаний умм Азали. Не был он и тем человеком, которого я знала во время плаванья на «Василиске», поскольку тот человек словно бы не имел ни собственного контекста, ни прошлого. Настоящий, реальный образ Сухайла ибн Рамиза находился где-то в точке пересечения трех этих образов и многих других, о которых я в то время даже не подозревала.

Одним словом, на самом деле я совершенно не знала Сухайла. Знала одно: я не хочу, чтобы он вновь стал мне чужим, сколько бы правила приличия ни требовали обратного.

* * *

Кроме погонь за драконами в брачных полетах и поисков кладок яиц мы с Томом уделили некоторое время наблюдению за молодняком.

– В конце концов, – сказал Том, – после того, как детеныши выведутся из яиц, нам их еще растить. Возможно, мы сумеем отучить их от самых неудобных привычек, если узнаем, как они к ним приучаются.

Конечно же, к первому удобному моменту для таких наблюдений мы опоздали. Детеныши пустынных драконов выводятся из яиц в разгар лета – на пике бескормицы, что с биологической точки зрения крайне странно. Мало этого: мы знали, что в это время пустынные драконы впадают в эстивацию, то есть, в летнюю спячку. Она не столь глубока, как гибернация (то есть, спячка зимняя), и прерывается краткими пробуждениями, однако все это означало, что взрослые особи не слишком заботятся о потомстве (в самом деле, по сравнению с самкой пустынного дракона даже я выгляжу образцом заботливой матери).