Леонардо да Винчи - читать онлайн книгу. Автор: Уолтер Айзексон cтр.№ 158

Этот рассказ об исповеди на смертном одре Вазари (конечно же, не присутствовавший там), скорее всего, сочинил или, в лучшем случае, сильно приукрасил. Биографу хотелось, чтобы Леонардо припал к лону «истинной веры», гораздо больше, чем того хотелось самому Леонардо. Вазари прекрасно знал, что Леонардо никогда не был религиозен в привычном смысле этого слова. И в первом издании его жизнеописания он сам писал, что Леонардо «создал в уме своем еретический взгляд на вещи, несогласный ни с какой религией, предпочитая, по-видимому, быть философом, а не христианином». Во втором издании своих «Жизнеописаний» Вазари выпустил эти слова, вероятно, оберегая репутацию Леонардо.

Далее Вазари рассказывает, что король Франциск, имевший «обыкновение часто и милостиво посещать его», прибыл в опочивальню Леонардо как раз в ту минуту, когда из нее выходил священник, совершивший обряд соборования. Тогда Леонардо, собравшись с силами, приподнялся, сел на постели и стал описывать королю свою болезнь и ее ход. Из всего рассказа о предсмертных часах Леонардо эта подробность представляется наиболее правдоподобной. Легко вообразить, как Леонардо рассказывает сообразительному и любознательному королю о том, как человеку отказывает изношенное сердце и как устроены кровеносные сосуды.

«При таких-то обстоятельствах с ним случился однажды припадок, вестник смерти. Король, поднявшись, обнял его голову, чтобы помочь ему, оказать милостивое внимание и облегчить ему страдание. Божественный дух Леонардо, сознавая, что он не может удостоиться высшей чести, отлетел, оставив его тело в объятиях короля».

144. Жан-Огюст-Доминик Энгр, «Смерть Леонардо» (1818).

Описанный миг кажется столь идеальным, что позднее его не раз изображали восхищенные живописцы. Больше всего известна картина Жана-Огюста-Доминика Энгра на этот сюжет (илл. 144). Итак, нам предлагается торжественная и красивая прощальная сцена: Леонардо умирает на руках могущественного и заботливого покровителя, в уютном доме, в окружении любимых картин.

Но с Леонардо всегда все было непросто. Не исключено, что рассказ о его кончине на руках короля — не более чем очередная сентиментальная выдумка. Нам известно, что король Франциск выпустил некий указ 3 мая, находясь в Сен-Жермен-ан-Лэ, то есть в двух днях езды от Амбуаза. Поэтому сомнительно, что за день до этого он действительно посещал Леонардо. Впрочем — может быть, и посещал. Тот указ был издан королем, но не подписан им. Под ним стоит подпись его канцлера, а в записях, сделанных в тот день, не упоминается о присутствии короля на совете. Так что все-таки мы не лишены возможности поверить в то, что Франциск действительно находился 2 мая в Амбуазе и бережно придерживал голову умирающего гения ^[887].

Леонардо похоронили в галерее церкви при королевском замке Шато д’Амбуаз, но сегодня местонахождение его останков неизвестно. В начале XIX века церковь Сен-Флорантен была разрушена, а спустя шестьдесят лет там устроили раскопки и вырыли частично сохранившийся скелет и череп, возможно, принадлежавшие Леонардо. Эти кости перезахоронили в часовне Святого Губерта (Сент-Юбер) по соседству с замком, а на надгробной плите написали, что здесь покоятся «предполагаемые останки» (restes présumés) Леонардо да Винчи.

Все, что связано с Леонардо — его искусство и жизнь, место рождения, и вот теперь смерть и могила, — все окутано дымкой тайны. Мы не можем очертить его портрет или жизненный путь четкими, резкими линиями, и не стоит к этому стремиться: ведь он сам не желал изображать так Мону Лизу. Даже хорошо, что всегда остается небольшой простор для воображения. Как прекрасно знал Леонардо, очертания действительности неизбежно расплываются, и мы должны радоваться любому намеку на неопределенность. К его жизни лучше подходить так же, как он сам подходил к миру: с безграничным любопытством и с готовностью дивиться бесчисленным чудесам.

В предисловии к этой книге я уже говорил, что не стоит бросаться словами «гений» и «гениальный», подразумевая, что за ними стоит нечто сверхчеловеческое, что это дар небес, которого простым смертным ни за что не постичь. Теперь-то, я надеюсь, вы согласитесь с тем, что Леонардо был гением. Он был одним из немногих людей в истории человечества, который по праву заслужил — точнее сказать, заработал — это имя. Но столь же верно и то, что он был простым смертным.

Самым очевидным свидетельством того, что он не был сверхчеловеком, является множество замыслов и работ, которые он бросил, не доведя до конца. Это и глиняная модель коня, расстрелянная гасконскими лучниками, и недописанные «Поклонение волхвов» и «Битва при Ангиари», и летательные машины, так и не летавшие, и танки, никогда не ездившие, и несостоявшаяся переброска реки, и страницы блестящих трактатов, так и не подготовленных к печати. «Скажи мне. Скажи мне. Скажи мне, сделал ли я что-нибудь… Скажи мне, сделано ли что-нибудь…» ^[888]

Конечно, и того, что он все-таки завершил, вполне достаточно для доказательства его гениальности. Ее доказывает уже одна «Мона Лиза», как и все его художественные шедевры или анатомические рисунки. Но, заканчивая писать эту книгу, я начал видеть и ценить его гений даже в тех замыслах, которые остались неосуществленными, и в незаконченных шедеврах. Давая волю фантазии и вынашивая проекты летательных аппаратов, гидротехнических сооружений и военных машин, Леонардо предвосхитил многое из того, что другие новаторы изобретут лишь спустя века. А отказываясь хоть как-то заканчивать работы, которые ему не удавалось довести до совершенства, он подтверждал свою репутацию гения, а не искусного ремесленника. Сложность самого замысла радовала его гораздо больше, чем рутинный труд, требующий окончания.

Одна из причин, почему ему не хотелось оставлять некоторые произведения и объявлять их завершенными, заключалась в том, что мир нравился ему в текучем состоянии. Он обладал сверхъестественным умением передавать движения — человеческого тела и души, машин и лошадей, рек и вообще всего, что способно течь. Ни один миг не замкнут и не самодостаточен, как не замкнуты и не обособлены ни одно действие в театральном представлении, ни одна капля воды в текущей реке. Каждое мгновенье заключает в себе и предыдущее, и следующее. Точно так же Леонардо рассматривал свои картины, инженерные проекты и трактаты как часть некоего динамического процесса, а потому считал, что всегда найдется, что усовершенствовать, если его вдруг осенит новая мысль. Он подправил своего «Святого Иеронима в пустыне» спустя тридцать лет, когда благодаря анатомической практике узнал кое-что новое о строении шейных мускулов. Проживи Леонардо лет на десять дольше, он бы столько же лет продолжал дорабатывать «Мону Лизу». Оставить работу, объявить ее законченной значило бы положить конец ее развитию. Леонардо не любил это делать. Ведь всегда можно узнать что-то новое, подсмотреть у природы еще одну мелочь, которая приблизит картину к совершенству.