То, что она в сердцах сказала о Лёке и Андрее Еремине, вначале показалось сплетней с соблазнительной перспективой мелкого скандальчика из разряда тех, к которым в кино так привыкли и без которых, вероятно, не обходится ни один проект.
Однако, поразмыслив, члены съемочной группы решили, что жена режиссера просто за что-то возненавидела Лёку и решила таким способом ей отомстить.
Все видели, что свободное время девушка проводит с Васей, что с Ереминым она пересекается только во время работы и что в ее поведении нет ничего, что походило бы на флирт.
Растерянность Лёки после вспышки Таси, слезы молодой актрисы только говорили в ее пользу.
Но, конечно, больше всего на руку девушке сыграла ее скрытность, то, что она никому не поверяла свои чувства, а держала их при себе.
То, что знают хотя бы два человека, неизбежно узнают все; то, что знает только один, при нем и останется. Поэтому, обсудив ситуацию со всех точек зрения, окружающие сочли, что Тася плетет очередную интригу, что она намеревается поссорить Лёку с Васей и заодно – с Ереминым, который всегда был с молодой актрисой вежлив и корректен, но – не более того.
– Ты, пожалуйста, не думай, что я хоть на мгновение поверил в эту ерунду, – сказал Вася Лёке вечером в номере гостиницы. – Ты и Еремин – надо же придумать такое!
Лёка, которая в это мгновение за ширмой снимала платье, замерла. Но, овладев собой, девушка объявила самым что ни на есть беспечным тоном:
– Ты что! Мы же с Андреем по сюжету обнимаемся и, кажется, даже целуемся. Конечно, я к нему неравнодушна! Меня достаточно один раз обнять, чтобы я голову потеряла…
– Я заметил! – весело сказал Вася. – Но ты все-таки испугалась, когда узнала, что Еремин будет выполнять трюк – почему?
Лёка почувствовала, как у нее заныло лицо.
Ее так и подмывало ответить: «Потому что я люблю его» и посмотреть на реакцию Васи, а потом хлопнуть дверью, но девушка пересилила себя. Можно произнести эти слова и даже дверью хлопнуть, только вот идти-то некуда.
Точнее, не к кому, вот в чем фокус.
– Если я скажу, ты будешь надо мной смеяться, – серьезно объявила она. – Понимаешь, мне приснился ужасный сон, и – только не смейся – там человек падал… Ну в точности как Борис Иванович упал. Я и решила, что это не к добру, а когда услышала, что Еремин будет делать трюк… в общем, я подумала, что он разобьется. И что тогда? Все сцены с ним переснимать? Я с ума сойду – опять все это играть…
«Господи, что я несу?» – ужаснулась она про себя.
Однако вымышленный сон окончательно оправдал ее в глазах Васи, а через пару дней о нем знала уже вся съемочная группа. В связи с этим гример Пирожков вспомнил, как ему однажды летом девятнадцатого года приснилось, что Красная армия уберется из Ялты – и натурально, они вскоре убрались, да только потом вернулись.
– Ах, какие вы вещи рассказываете, – вздохнул парикмахер Фрезе, качая головой, – как бы не вышло чего, – прибавил он вполголоса.
Это был немолодой, сутулый, похожий на стертую монету человек, и никто, глядя на него теперь, не поверил бы, что в молодости он был заводилой, душой компании и первым весельчаком.
Однажды жизнь крепко взялась за него, она била его и била до тех пор, пока не выколотила вчистую веселье, и молодость, и задор, и все, на что он был способен теперь – ежиться, вздыхать и нервно озираться, если кто-то в его присутствии произносил что-нибудь этакое.
– А у тебя бывали вещие сны? – спросил реквизитор у присутствующего при разговоре Опалина.
Тот прихлопнул комара, который сел на шею с намерением поживиться кровью лжерепортера, и с отвращением ответил:
– Не-а.
– А мне снился сон, – объявил Щелкунов. – Перед землетрясением. Я увидел, как мебель пляшет. А на другой день было три сильных толчка, и гул в городе слышали, как от броневика.
– Какой, к чертям, броневик – грохот был гораздо сильнее, – вмешалась Валя Дружиловская, вынимая изо рта папиросу. – У меня дома часы с маятником остановились и трещины по штукатурке пошли.
– Книги падали из шкафов, – кивнул Фрезе, вспоминая.
– В Севастополе каменный крест с церкви упал, – добавил всезнающий Пирожков. – На Морской улице…
– А море-то, море какое было? – вскинулся реквизитор. – Штиль, и вдруг налетел вихрь… Рыбаки рассказывали, что видели зыбь, и вода словно кипела…
Маленький подвижный Щелкунов вертелся на месте, блестел черными глазами, улыбался Вале, перечислял подробности, и Опалин приуныл.
Чего только он не наслышался за последние дни – окружающие, не стесняясь его присутствием, обсуждали жену режиссера, невесту Еремина, наряды Гриневской, гонорары известных коллег, занятых на других проектах, или, как сейчас, землетрясение, но имя Саши Деревянко всплывало в разговорах крайне редко.
Опалин вспомнил, как вытаскивал из петли Сашину мать, и потемнел лицом. Никто из съемочной группы не пришел на похороны помощника оператора, ни один человек.
Ни один.
Может быть, поэтому Иван никому из них не доверял и постоянно держался начеку. Он не замечал ничего подозрительного, но что-то, что таилось в самой глубине его, – инстинкт, обострившийся от работы, подчас сравнимой с хождением по острию, упорно нашептывал, что он на верном пути – и все же что-то упускает.
Иногда ему все казалось подозрительным – и всезнайство Пирожкова, и унылый вид Фрезе, и вертлявость Щелкунова, и ухватки Вали, которая дымила, как паровоз, коротко стригла волосы, вела себя по-мальчишески дерзко и не чуралась грубых выражений.
– Что-то у Вани опять задумчивый вид, – поддела она Опалина. – Что, не клеится репортаж?
– Почему же? Клеится.
– А что ж в газете ничего не напечатано?
Опалин почувствовал, что еще немного – и его разоблачат, и постарался напустить на себя независимый вид.
– Так о чем писать-то? Съемки идут своим чередом, ничего особенного не происходит…
– Да ладно, – засмеялась Валя, – мы все знаем. – Опалин похолодел и уставился на нее умоляющим взором. – Тебя Тася попросила не писать о том, что трюк не удался.
– Татьяна Андреевна умеет быть убедительной, – заметил Пирожков двусмысленным тоном.
– Помянули черта, – кисло пробормотал Фрезе, косясь на дверь кафе.
И точно: на пороге стояла жена режиссера собственной персоной.
Сегодня все отдыхали, потому что был выходной, и если Тася нарочно искала кого-то из членов группы, это не означало ничего хорошего.
Пирожков с преувеличенным вниманием стал рассматривать скатерть, реквизитор ухитрился целиком засунуть в рот кремовое пирожное, Фрезе отвернулся к окну, и только Валя с достоинством и даже некоторым вызовом во взоре встретила взгляд подошедшей жены режиссера.