Иду на Вы! - читать онлайн книгу. Автор: Виктор Мануйлов cтр.№ 17

Кто-то кинул в бен Иегуду камень — и судорога прошла по всему его телу, утихшая вроде бы боль вспыхнула с новой силой. Однако уже не было сил кричать и даже взывать к своему богу. И все меньше оставалось надежды на то, что гарнизон сумеет разогнать мятежников и вызволить его из плена деревяшки, с которой он не в состоянии слезть самостоятельно.

Ибн Иегуда желал скорейшей смерти, как избавления от мук, и в то же время не делал ничего, чтобы ее приблизить. А ведь ему достаточно было бы привести в движение свое тело, ослабить мышцы, сжимающие кол и мешающие ему свободно двигаться вверх… нет, телу свободно опускаться вниз — и тогда за самое малое время кол пронзит его до самой головы, и все кончится. Но ибн Иегуда сидел, закоченев в каком-то положении, которое ему казалось более-менее устойчивым, обхватив кол подошвами своих сапог и чувствуя, как слабеют мышцы ног и всего тела. Он хрипел, поводил налитыми кровью глазами, видя торжество своих врагов, и жалел лишь о том, что был слишком… терпеливым, слишком… послушным воле наместника, который считал, что чем больше живет в Киеве и окрест него народу, тем больше серебра получает казна, тем легче этим народом управлять. Вот и доуправлялись.

Новый удар камня в спину, тяжелый и неожиданный, точно сорвал задвижку внутри ибн Иегуды, острая боль ворвалась в тело, носом и горлом хлынула кровь, он захрипел и, уже не соображая, что делает, стал искать утерянное удобное положение, дергаясь то в одну сторону, то в другую; еще рывок — дышать стало нечем, мозг окончательно заволокло туманом непонимания, и комендант киевской крепости и начальник хорезмийской гвардии, захлебнувшись собственной кровью, обвис на своем остроконечном «стуле».

А на рыночной площади, заваленной трупами и ранеными, едва толпы сражающихся растеклись по узким улицам, начали действовать те, кто прятался по подворотням в ожидании, чем все закончится. Они раздевали мертвых и раненых, добивая тех, кто пробовал сопротивляться, тащили одежду, брони, оружие. Когда же раздевать стало некого, начали грабить лавки. Грабителей становилось все больше и больше. Со всех сторон слышался крик и визг женщин, дерущихся за куски дорогих тканей, злобная ругань молодых и не очень мужей, веселые крики отроков, тянущих к своим домам все, что удалось схватить. Грабили дома иудеев, убивая всех, кого в них заставали, подожгли синагогу, где укрылось много народу. Вакханалия мести и грабежа охватила почти весь город. И некому было ее остановить.

Хорезмийцев, окружавших рынок, перебили сразу же, но те, что запирали толпу со стороны улиц, успели сплотиться и, выставив копья, прикрывшись щитами, медленно отступали к детинцу. В них летели камни, палки, стрелы, на них напирали люди с копьями, вилами, плотницкими топорами, кольями, ножами, обломками досок, напирали с яростными криками, не останавливаясь ни перед чем. В несколько минут стройные ряды воинов, привыкших драться в конном строю и там, где можно развернуться и показать свое воинское мастерство, были смяты, лишь часть из них сумела вырваться и теперь отступала к детинцу, прикрывая щитами паланкин с наместником.

Черные рабы, несущие паланкин, бежали со всем проворством, какое только было доступно их молодым ногам. Посох наместника больно толкал их в спины и бока. Сзади нарастал рев толпы, слышался звон железа. Уже неподалеку от подъемного моста на паланкин обрушились камни и стрелы, бросаемые с крыш. Два раба упали, паланкин накренился — и бен Хазар вывалился из него подобно мешку, набитому рыбой. Его подняли и, подхватив под руки, поволокли в детинец. И доволокли вполне благополучно, если не считать нескольких попаданий камнями, болезненных, но не смертельных. Только в своих покоях бен Хазар пришел в себя и отдышался. Надо было что-то делать, но в голове ничего путного не возникало. И не было рядом никого из советников, кто предложил бы что-то спасительное. На все вопросы верные евнухи отвечали, что все, кто способен держать оружие, дерутся на стенах детинца и перед воротами.

— Это бунт! — просипел бен Хазар, затравленно озираясь.

— Да, мой господин, — с готовностью подтвердил старший евнух.

— Да, мой господин! Да, мой господин! — взорвался бен Хазар. — Мне надо знать, сколько людей мы имеем в наличии, есть ли поблизости наши войска, далеко ли от Киева Святослав? И где сейчас раб-Эфра? Где мой верный ибн Иегуда? Мне не нужны ваши «Да, господин! Да, господин!» У меня голова раскалывается от боли! Мне нужны советы, а не ваши поклоны. Что ты, старый безъяичник, думаешь?

— Я думаю, мой господин… — начал старший евнух, споткнулся, затем, избегая взгляда своего повелителя, продолжил затверженными годами ритуальными оборотами речи: — Я был уверен, что твое мудрое решение относительно казни бунтовщиков устрашит здешних дикарей и отвадит их поднимать руку на твоих преданных слуг. Мудрость твоего решения, мой господин, возросла бы вдесятеро, если бы ты приказал казнить и тройку-другую женщин из русов, чтобы им неповадно было противиться законным желаниям ларисийцев, оторванных от своих семей и лишенных женской ласки. Но высшим проявлением твоей мудрости, мой господин, — да продлится твое управление варварами в их богомерзком городе на многие годы! — была бы отмена всех твоих решений. Надо немедленно послать людей для переговоров с русами, пообещать им все, чего они захотят, дать им на растерзание часть твоего богоизбранного народа, и только тогда, — да услышит тебя бог иудеев! — бунт уляжется сам собою.

— Поздно! — воскликнул бен Хазар. — И я лучше подохну здесь вместе с вами, чем пойду на такое унижение. И перед кем? Перед этим сбродом язычников и муслимов? Ни за что на свете! Поздно, — повторил он. — Они уже и так расправляются с богоизбранным народом. Но им все мало. Им нужны избранные из избранных. Передайте мой приказ: запереть ворота цитадели! Всех ларисийцев — на стены! Всех, способных носить оружие, — туда же.

— Но не все твои люди, мой господин, которые живут за стенами детинца, успели достигнуть его ворот. Многие уже стали жертвами слепой ярости толпы дикарей… Среди них много достойнейших людей, мой господин. Если мы закроем ворота, у оставшихся в живых не останется ни единого шанса проскочить в детинец.

— К черту! Пусть каждый заботится о себе сам! Выполняй приказание!

— Слушаюсь, мой господин, — да вознесется имя твое на гору Синайскую и запечатлится мудрость твоя в камне! — воскликнул евнух и показал молодому на дверь, чтобы тот исполнил приказание бен Хазара.

Но и этот приказ уже не мог быть выполнен: толпа киевлян, вооруженных копьями и мечами, в которой особенно выделялись рослые воины в кольчугах, с красными щитами, невесть откуда взявшиеся, уже ворвалась в детинец, тесня и сбивая с ног хорезмийцев и вставших рядом с ними немногих иудеев и иудеек. Лязг стали, крики, вопли, проклятья и стоны надвигались на хоромы наместника с неумолимостью урагана. Вот уже слышен грохот сапог по ступеням лестницы, вот ворвались в башню, схватили за руки, за ноги, раскачали, и бен Хазар, окончательно потеряв голову, не чувствуя ни боли, ни страха, увидел, как мелькнули мимо его лица створки окна, за ними раскинулось голубое небо, наполненное вороньем, дыхание его сперло, в глазах потемнело, и он не почувствовал, как рухнул спиной на поднятые ему навстречу железные жала копий.