Дмитрий Самозванец - читать онлайн книгу. Автор: Фаддей Булгарин cтр.№ 18

Монах, приметив уныние государя, ободрился и отвечал:

— Каков сон, государь! Иным должно верить: они служат предостережением от великих несчастий.

— Ты прав, совершенно прав, отче Григорий. Я видел сон с субботы на воскресенье, на заре, перед тем временем, когда привык пробуждаться; сего дня третьи сутки…

— С субботы на воскресенье, на новом месяце: важный день! — примолвил монах. — Что ж ты видел, государь?

— Страшный сон, сон ужасный. Мне снилось, будто в один жаркий день, в июле месяце, я лег отдохнуть в верхнем жилье моих Кремлевских палат. Внезапный холод пробудил меня. Глухой шум поражает слух мой. Иду к окну и вижу, что снег покрыл землю выше кровель. Люди выгребаются из-под снега с воплями отчаяния, ветер ревет и холодным дыханием губит тысячи — но солнце ярко светит на небе. Тревога взволновала душу мою: бегу искать семью и нигде не нахожу. Нижнее жилье завалило снегом, твердым, как лед. Стужа проняла меня до костей. В отчаянье бросаюсь я в окно, смешиваюсь с толпою народа; вижу моих приближенных, царедворцев, жалостно спрашиваю: где жена моя, где мои дети? Меня не узнают или не хотят знать и дерзко отталкивают. Жалость замерла в душах. «Жгите чертоги царские, жгите храмы Божьи!» — вопиют со всех сторон; но при всем усилии невозможно развести огня! Вся природа потеряла живительную силу, всякая пища и питье, оледенев, превратились в камень. Люди стали бросаться на своих братии, как бешеные звери, и пожирать живьем друг друга. Подхожу к одной толпе и — о ужас! — вижу, что изверги сосут теплую кровь из жены и детей моих! Хочу броситься на злодеев — но седой старец удерживает меня за руку. «Поздно, Борис, все свершилось! — сказал он, — страшная наука для тебя, сильный земли! Видишь ли солнце: оно ясно светит на небе; оно не потухло, но утратило теплоту свою — и мир погиб! Горе рабам, если любовь к ним угаснет в сердце их господина; горе господину, если сердце его остынет…» Старец хотел продолжать, но вдруг пронзительный, болезненный вопль моего детища, моего милого Феодора, раздался в ушах моих; дыханье сперлось в груди моей, ум помрачился, я вскрикнул и — проснулся!

Царь Борис подпер рукою голову, облокотившись на стол, и задумался. Монах также молчал и внимательно наблюдал царя.

— Не правда ли, отче Григорий, что сон ужасный? — сказал царь, не переменяя своего положения.

— Ужасен и, если позволишь сказать, не предвещает доброго, — отвечал монах.

— Говори, говори все, что ты думаешь, — сказал царь, — не бойся ничего: думай вслух передо мною.

— Государь! великое бедствие угрожает роду твоему и более всех — тебе!

— А России? — спросил государь, прервав слова монаха.

— России! — сказал монах и задумался. — Россия, — продолжал он медленно, — также претерпит бедствие, но она нетленна и. как адамант ^[62] в огне, очистится в смутах. Господь Бог не попустит, чтоб заглохла последняя гряда, на которую пересажено с востока животворное древо православия; он не разгонит последнего стада избранных агнцев, и не даст их на съедение лютым волкам. — Монах остановился и, помолчав, примолвил: — Но он может переменить вертоградаря ^[63], может вверить избранное стадо другому пастырю…

— Что ты говоришь? — воскликнул царь Борис громким и грозным голосом, — что ты смеешь произнесть в моем присутствии!

— Ты позволил мне думать вслух, государь! — отвечал монах. — Я так думаю, соображая все обстоятельства твоего сна.

— Переменить вертоградаря, переменить пастыря! — воскликнул Борис. — Зловещий вран! не думаешь ли ты, что у меня можно исторгнуть скипетр? что меня можно лишить венца Мономахова? Нет, нет, никто не дерзнет прикоснуться к ним — пока я жив!

— Государь! я вовсе не думаю о тебе; не пророчествую, но толкую сон по твоему велению. Все мы слепы и немощны пред Богом. Писание гласит: «Не хвалися в утрии, не веси бо, что родит находяй день» ^[64]. Жизнь царя в руке Господней, как последнего из рабов его, — отвечал монах хладнокровно. По мере беспокойства Бориса монах ободрялся и становился смелее.

— Престол российский отдан Богом посредством воли народной роду моему и поколению, — сказал государь уныло тихим голосом.

— Всякий человек из земли создан и в землю обратится, — отвечал монах. — Прах и тлен слава мира сего. «Всем время, и время всякой вещи под небесем. Время раждатися и время умирати: время садити и время исторгати сажденное» ^[65].

— Я хочу, чтоб ты толковал мне значение каждого видения, а не делал своих заключений преждевременно, — сказал государь гневно, но тихо. — Что значит солнце, лишенное теплоты своей?

— Солнце — Царь естества, — отвечал монах. — Различные породы животных от человека до неприметного глазу насекомого, все растения от кедра ливанского ^[66] до мелкой плесени, все ископаемые от алмаза до простой глины живут, прозябают или образуются в недрах земли теплотою солнца, душою вселенной. Нет теплоты — нет души, нет жизни! Государь! ты видел во сне старца, который истолковал тебе страшное видение. Этот старец — судьба твоя!

— Боже мой! — воскликнул Борис, — меня ли можно упрекать в холодности, в нелюбви к моему народу? Не я ли посвятил все дни мои попечению о благе России: отказался от всех земных радостей для тяжких трудов государственного управления? Все мои помышления клонятся к славе, к благоденствию России… Можно ли ко мне относить слова старца, виденного мною во сне? Подумай хорошенько, отче Григорий! Верно, роковые слова старца и самое видение имеют превратный смысел?

— «Мерила льстивыя мерзость пред Господем: вес же праведный приятен Ему», — сказано в притче Соломоновой ^[67], — отвечал монах. — Ты мне повелел говорить правду; не хочу лицемерить. Слушай и мужайся: «От плодов правды снесть благий» ^[68].

— Говори, говори, Бог с тобою! — воскликнул Борис, закрыв лицо руками.

— Не делами гласными, но любовью измеряет Господь сердце. Скажу тебе быль. В храм монастыря Афонского приходили ежегодно с дарами два грека. Один из них был богат и в милости у правителя области. Он предал неверным соседа своего, оклеветав его в злоумышлении пред престолом султана, и получил за сие знатную часть достояния погибшего безвинно единоверца. В златотканых одеждах, с гордостью входил предатель во храм, и слуги его, одетые богато, приносили драгоценные дары к удивлению всего народа, который, не зная ни источника богатства кичливого грека, ни цели его приношений, хвалил и прославлял его. Другой грек, в бедном одеянии, приносил на своих плечах в храм только десятую часть того, что ему оставалось лишнего от трудов его, а девять частей раздавал втайне бедным. На Страстной неделе, когда богатый грек, раздав пред храмом щедрую милостыню и украсив алтарь золотом и багряницею, гордо озираясь, приступил к святому причащению и отворотился от бедного грека, приносящего скудную свою десятину, архимандрит, в полном облачении, с святыми дарами в руках, произнес слова апостольские: «Ничто же бо покровенно есть, еже не открыется, и тайно, еже не уразумеется» ^[69]. Потом, благословив убогого грека и причастив святых даров, обратился к богатому и сказал: