Вечный капитан - читать онлайн книгу. Автор: Александр Чернобровкин cтр.№ 55

Байдару на этот раз понравились действия моих воинов.

— Не зря Бату доверил тебе тумен, — сказал он, глядя, как обычно, с улыбкой, но не прищурив глаза, как делал ранее при общении со мной.

Можно считать, что испытательный срок я выдержал.

Когда стало совсем светло, в городе затихли крики и звон оружия. Открылись главные городские ворота, которые, как нам сказали, назывались Сандомежскими. Через них мы въехали в захваченный город. Улицы были шириной для проезда трех телег. Дома на окраине деревянные, ближе к центру — каменные. Чаще всего встречался вариант, когда первый этаж каменный, а второй деревянный. Наши воины выносили из домов и складывали на улице у ворот все ценное, что есть в доме. Наверняка заныкают какую-нибудь золотую мелочь. Если поймают на крысятничестве, за мелкую вещь отрубят правую руку, а за крупную — голову. Впрочем, добычи так много, что никто никого не проверяет. На улицах и во дворах, испятнав алой кровью белый снег, который шел ночью, лежали трупы. В основном мужчины и старые женщины. Дети и молодые женщины будут проданы в рабство. Оптом. Скупят их купцы-иудеи, которые следуют за армией по пятам. В городе мы простоим дня три. Соберем трофеи, отдохнем, а потом подожжем его и двинемся дальше. Историки потом измажут монголо-татар черной краской, хотя монголов и татар в армии самая малость, зато есть уже и поляки. И ведут себя дикие кочевники не хуже европейских рыцарей, а порой даже и лучше. В их действиях нет фанатизма и той бессмысленной жестокости, жажды убийства, которые я видел у благородных рыцарей во время захвата Лиссабона, о которых мне рассказывали альбигойцы или защитники Константинополя. Монголы, как ни странно это звучит, более рациональны: никакой религиозной дури, убивают только тех, кто сопротивляется или не представляет ценности. Остальные будут проданы, или зачислены в войско, или направлены на осадные и хозяйственные работы. Но на этот раз историю будут писать проигравшие. Уж они-то выльют на победителей максимум грязи, чтобы оправдать свою трусость.

После Люблина войско разделилось на три части. Тумен Орду пошел севернее, в гости к тевтонам. Байдар движется посередине, генеральным курсом на Гнезно. Мой тумен идет южнее, на Краков. В свою очередь каждый тумен разделился на несколько отрядов, которые веером прочесывают территорию, грабя деревни и оставляя города для пехоты. Между отрядами и туменами налажена постоянная связь. Если кто-то обнаружит большое соединение противника, предупредит остальных и начнет отступать, ожидая подкрепление.

Первым более-менее крупным городом на нашем пути оказался Сандомеж. Он размером с Путивль. Расположен на высоком и обрывистом левом берегу Вислы, рядом с местом впадения в нее реки Сан, от которой, наверное, и получил свое название. Стены и башни у Сандомежа деревянные, ниже, чем были у Люблина. Теперь на месте Люблина руины и пепелище. Каменные только Краковские ворота, расположенные с западной стороны. Обе реки были покрыты толстым льдом. Мы без проблем переправились через Вислу. Жителям города предложили сдаться, пообещав оставить живыми и свободными. Они не знают монгольских обычаев. Привыкли, что никто из благородных рыцарей обещание не сдерживает, поэтому отказались от выгодного в их положении предложения. Мало того, обстреляли парламентеров, чем поставили себя вне закона. Я, может быть, и пощадил бы их, но тысяцкие-монголы донесут, что я нарушил закон — не покарал нарушителей другого закона.

Мы начинаем осаду. Происходит это буднично. Пехотинцы занимают позиции вокруг города: одна тысяча с востока, вторая — с юга, третья — с запада, четвертая — с севера. Поскольку город имеет неправильную форму, тысячи тоже размещаются не совсем точно по частям света. На самом опасном юго-западном направлении располагаются тяжелая и средняя конница, тысячи Мончука и Бодуэна. Легкая конница, разбившись на сотни, рассыпается в разные стороны. Она ведет разведку, грабит деревни, снабжая нас провиантом, и сгоняет крестьян на осадные работы. Моему тумены был придан один требюшет и несколько катапульт. Китаец Ван (а может, и не Ван, но я так его называю) — пожилой худой мужчина с редкой бородкой клинышком на узком желтоватом лице, одетый в островерхую лисью шапку и засаленный овчинный тулуп поверх яркого синего шелкового халата, — разместил осадные орудия напротив южной и западной стен и начал свое дело. Пять сотен пленных поляков обслуживали нашу «артиллерию», еще столько же занялись изготовлением снежного вала вокруг города. Строить что-то более серьезное я не счел нужным. Город продержится самое большее три-четыре дня.

К концу второго дня обе стены разрушены настолько, что можно идти на приступ. Обломки бревен и земля, которой были заполнены срубы, составлявшие стены, скатились по склонам валов, напоминая подтеки грязи на снегу. Сандомежцы так измотаны круглосуточными атаками, что, наверное, уже не рады, что не сдались.

Я собрал, как обычно, командиров на обед. Поскольку на улице мороз около двадцати градусов, пьем подогретую медовуху. Так она лучше согревает, но приобретает непривычный привкус, который мне не нравится. Терплю, потому что мороз не нравится больше.

— На рассвете начнем штурм, — говорю я, обращаясь в первую очередь к командирам пехотных тысяч. — Если вас рано заметят, отступите, а потом гоните перед собой пленных поляков. Пусть их свои бьют.

Тысяцкие это и сами знают. Так поступают все армии. На войне жалость — дорога к гибели.

Я слышу топот копыт. Кто-то быстро скачет к моему шатру. Все сидящие за столом перестают жевать и пить и смотрят на полог, закрывающий вход. Так скакать может только гонец со срочным сообщением. Возле шатра конь останавливается, всадник спрыгивает на землю и бросает мой охране:

— Сообщение хану.

Кочевники разных национальностей называют меня ханом, оседлые — князем.

В шатер заходит половец с красным от мороза лицом и замершими зеленоватыми соплями на реденьких усах. Ноги у него колесом, ходит враскачку, как старый морской волк.

— Враг идет, оттуда, — показывает он в ту сторону, откуда прискакал, то есть на запад. — Меньше тумена, конные и пешие. Пеших больше.

— Далеко от нас? — спрашиваю я.

— Дневной переход, — отвечает гонец.

— Иди отдыхай, — отпускаю его. Когда половец выходит из шатра, говорю своим тысяцким: — Утром со мной пойдет вся конница. Пехота остается, штурмует город.

Я еще застаю начало штурма. В предутренних сумерках пехотинцы тихо подходят к проломам, застают сандомежцев врасплох. Начинается сеча, не очень упорная. Через пару часов город будет наш.

— Поехали, — говорю я и подгоняю шпорами коня.

Легкая и средняя кавалерия уже в пути. К ночи возле города собрались все отряды. Ночью они отдохнули, как сумели, потому что мороз усилился, а теперь греются — скачут впереди навстречу полякам. Второй гонец рассказал, что большую часть войска составляют ополченцы, вооруженные, чем попало. Не знаю, какой дурак и зачем ведет против нас толпу вооруженных крестьян?! Поляки не равнодушны к мании величия. Видимо, решили нас запросто косами покосить. Кстати, они считают себя потомками сарматов. Аланы — истинные потомки — относятся к подобным заявлением со снисходительной улыбкой.