— Ну вот что, милай, — голос действительно был насмешлив и спокоен, — ментов звать вроде как не с руки, зашли-ка сотню зелени в оркестр, и разойдемся как в море корабли, идет?
— Легко…
Верно сказано, что весь мир театр, а люди в нем актеры, Плещеев вдруг понял, что играет роль в спектакле под руководством классного режиссера, и полез в карман за бумажником. Ну, блин, и постановочка! Облажаешься, так вместо гнилых помидоров тебя из калибра…
— Держи. — Он протянул седому бумажку в сто долларов, и тот, приняв ее, дал последний наказ:
— Ты, милай, держи дистанцию и не торопись! — Запустил двигатель, тронул машину с места и, включив габаритные огни, когда уже не было возможности разглядеть номер, быстро исчез в темноте.
Где же все-таки они встречались? Едва Плещеев открыл дверцу несчастной «девятки», как в изумлении замер. На лобовом стекле под щеткой очистителя зеленел портрет папы Франклина номиналом в сто баксов, и Сергея Петровича осенило — Токсово!!! Голос того самого незнакомца, что когда-то избавил его от беды на тернистом пути супружеской измены!.. Именно незнакомца, встретишь его на улице и мимо пройдешь, только и известно, что седой как лунь и на «Ниве» катается.
«Ну ладно». Сергей Петрович вернул стодолларовую в бумажник и, вытащив из бардачка детектор излучений, выполненный в виде авторучки, легко засек радиозакладку, установленную в салоне. Да, обиходили его по полной программе, и самым главным сейчас было не показать преследователям, что они засветились, тем более не следует пытаться оторваться от них. А то, что джип скоро примет его по-новой, Плещеев не сомневался.
В самом деле, не успел он выехать на набережную, как сзади замаячили уже знакомые фары, и Сергей Петрович ухмыльнулся: ладно, ребята, сами напросились. У Финбана он ушел направо и, остановившись у ближайшего таксофона, позвонил Лоскуткову на трубу. После чего неспешно, стараясь держаться поближе к освещенному — слава тебе Господи! — тротуару, потащился через весь город по направлению к Средней Рогатке.
Несмотря на вечернее время, жизнь на мостовой била ключом: гонялись за «нетрудовыми» крохами «бомбилы»; будучи в загоне, их люто ненавидели таксисты, а на всю эту суету взирали из засады гаишники и выжидали момент, чтобы кого-нибудь поиметь. Они и Плещеева дважды пытались достать за разбитые фары «девятки», но при виде «непроверяйки» охотно шли на компромисс: едет себе транспортное средство в гараж, и нехай, только вы уж, ваше сиятельство, соблаговолите поосторожней…
Когда позади осталась площадь Победы, проснулась поставленная на виброрежим труба, и в ухе Сергея Петровича раздался голос Лоскуткова:
— Джип с таким-то номером в природе не существует, так что работаем по нулевому варианту.
«Хорошенькое дельце! — Отключившись, Плещеев покачал головой и начал притормаживать перед милицейским КПП. — А он ездит себе спокойно, и гаишникам по хрен, значит, точно — федералов возит, и Саша прав: по-хорошему от хвоста не отделаться».
Странно, но разбитые фары «девятки» на кордоне были всем до фени, и, беспрепятственно его миновав, Сергей Петрович надавил педаль газа, — фонари горели ярко, а скоростной лимит был восемь десятков. Свернув к аэропорту, он заметил, что фары джипа стали приближаться, и, выжав из мотора всю мощность, полетел шмелем вдоль не по-российски гладкого асфальтового полотна.
Огромный рекламный щит «Дэо» — лучшая фирма в мире" стремительно надвинулся на Плещеева, и он даже не понял, как между ним и «Лендкрузером» нахально вклинился микроавтобус «фольксваген». В следующее мгновение прямо под колеса джипа закатился оранжевый, размером с апельсин, контейнер и превратился в плотное облачко, ласково коснувшееся лобового стекла. Словно по мановению волшебной палочки, глаза преследователей закрылись, и потерявший управление «Лендкрузер» стремительно понесло влево. Огромным черным носорогом он с ходу впечатался в бетонный столб, взорвался и загорелся трескучим, чадным пламенем — только дым пошел, густой и смердящий, будто из трубы крематория. Плещеев даже не поморщился — труп врага всегда хорошо пахнет.
На подступах к аэропорту он сбросил скорость и, медленно объехав автомобильное скопище, направился в обратный путь — в сопровождении «фольксвагена», подальше от огромного дымящегося кострища. Быстро выбрались на трассу, отдышались, и первым делом сняв с «девятки» вражьи радиохитрости, Лоскутков засунул их в специальный экранированный контейнер — презент Осафу, пусть вникает. Со стороны аэропорта в небо поднимались клубы дыма, слышались пожарные сирены, и Плещеев бросил недокуренную сигарету.
— Саша, давай на базу, я не спеша следом… И спасибо…
— Скажешь тоже, командир. — Лоскутков лихо забрался в микроавтобус, кивнул Кефирычу: — Трогай, Семен, — и, вытащив из «гюрзы» обойму, выщелкнул досланный в казенник патрон. — Хвала Аллаху, обошлось без стрельбы, по-тихому, можно сказать.
В вечернем небе гулко ревел на подлете расцвеченный посадочными огнями самолет…
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ШЕСТАЯ
Было раннее утро. За решеткой окна висела густая пелена мороси. Дождевые капли дробно стучали по ржавому карнизу, и лежавшему на столе человеку казалось, что звук этот раздавался прямо внутри его больной, гудящей, словно вечевой колокол, головы. События дня вчерашнего тонули в океане выпитого, однако он отлично помнил, что перед тем, как ужраться вусмерть, им с командиром чоновцев Раковым были покрыты какие-то гимназистки и верещала одна из них, как недорезанный молочный поросенок.
В больных мозгах лежавшего снова раздались отвратительные бабские вскрики, и, наверное, от этого его и вырвало прямо на разбросанные по столу бумаги. Сразу стало намного легче. Полежав еще немного и ощущая, как свинцовый ком в животе замедляет свое бешеное верчение, страдалец сполз со стола и, смачно вляпавшись в блевотину, вытащил из-под него почти пустую четверть с первачом. С трудом налил полстакана, хватанул залпом и, сморщившись, захрустел оставшимся после вчерашнего огурчиком. Постепенно в голове прояснело, тошнота прошла, и настроение пакостное улучшилось до отличного.
«Эх ты, яблочко!» Исцеленный притопнул ногой в чуть великоватом офицерском сапоге и, лихо поведя нешироким плечом, глянул в зеркало шифоньера, оставшегося от расстрелянных хозяев. Там маячила усатая фигура в матросском бушлате, галифе и папахе с кровавым околышем, из-под которой вился белобрысый чуб. Оставшись крайне довольным своим отражением, похмеленный навесил на себя «маузер» в кобуре-раскладке и, хлопнув дверью с надписью: «Комиссар ГубЧК тов, Волобуев», энергично влился в революционный процесс.
Работа нынче предстояла адова — в просторных трюмах пришвартованного парохода «Еруслан» буржуйской сволочи набилось как сельдей в бочке, да и подвалы комендатур были полным-полнехоньки. А потому председательствующий в чекистском заведении товарищ Крутое решил работать по проверенной методике — одних стрелять, других вязать и топить. Когда же охват инструктажем был закончен, вызвал Волобуева к себе и спросил напрямик: