Проклятие свитера для бойфренда. Вязаные истории о жизни и о любви - читать онлайн книгу. Автор: Аланна Окан cтр.№ 44

Насколько мне известно, папа за свою жизнь не связал ни единой шапочки. Он не вяжет крючком или спицами, не шьет и не вышивает. Я даже не припомню, чтобы он рисовал картины. Когда он сидит в тишине, в любимом кресле дома в Бостоне или за обеденным столом в Род-Айленде, обычно у него в руке iPad или пачка рабочих документов. Так не похоже на меня, ведь мои руки никогда не бывают в покое, всегда порхают, создавая новые крошечные вещички. Но чем старше я становлюсь, тем лучше понимаю, что мы сделаны из одного и того же теста.

В Род-Айленде он просыпается до рассвета. Стараясь не шуметь, чтобы не разбудить остальных членов семьи, он берет сапоги и удочку, но стены в нашем домике на пляже такие тонкие… Двери захлопываются или распахиваются без особых усилий, от простого дуновения ветра; деревянные половицы скрипят, словно приглушенно посмеиваясь.

Он шуршит и возится, и уходит еще до первого луча солнца. Иногда к нему присоединяется наш пес, хотя единственное, чем он может помочь, это составить компанию и подарить свою неизменную улыбку. Иногда папа вытаскивает каяк в океан или в близлежащий плес (слово, которое я узнала от него) и выходит в открытое море на веслах, чтобы найти рыбу. Однако обычно он стоит на берегу и ждет.

Я не совершаю таких предрассветных ритуалов, но часто просыпаюсь так же рано, как и он, и пусть я потом весь день буду нарочито преувеличенно зевать, все равно я рада. Мне нравится лежать на двуспальной кровати и смотреть в окно на тонкую полоску неба. Мне нравится дремать и снова просыпаться в момент, когда он возвращается домой, бросает снаряжение в гараже и ставит на плиту кофейник, который все еще будет горячим три часа спустя, когда все остальные вернутся к жизни. Мне нравится быть незримым свидетелем этого ритуала, который отец соблюдает последние несколько лет. Он приглашал и меня, и Морайю, и Мэттью присоединиться к нему, но мы скорее относимся к любителям подрыхнуть до десяти и сильно пошуметь. Мы уж точно не относимся к таким любителям, как отец, чтобы позволить какой-то рыбе и волнам указывать нам, что нужно делать.

«Жаль, вы все проспали, – говорит он, даже если мы случайно проснулись в восемь, даже если небо идеально голубое и воздух именно нужной степени теплоты. – Сегодня утром было еще лучше». Мы раздраженно закатываем глаза и допиваем остатки кофе.

Когда я была ребенком, папа много работал, и до сих пор работает. Он проработал в одной и той же бухгалтерской конторе со времен окончания колледжа, продвинувшись до партнера, проводя поздние вечера и ранние утра на работе, путешествуя повсюду от Дублина до Мидленда, штат Мичиган, чтобы встретиться с самыми разными клиентами.

Наши отношения более спокойные, чем с мамой, меньше телефонных звонков про парней и больше писем по электронке о налоговых декларациях. Но насколько мы близки с моей мамой, настолько я похожа на своего отца (и не только формой носа и бровей). Он общителен и прямолинеен, как и я; саркастичен и нетерпелив, как и я; любит чинить вещи, как и я; и быть уверенным, что со всеми, кого он любит, все будет в порядке: они будут обеспечены, будут в безопасности. Каждый день, который он проводил на работе, был был полон желания убедиться, что мы счастливы. И когда ему приходится выслушивать телефонные страдания по поводу какого очередного парня, он всегда с этим справляется.

Следуя его примеру, я тоже много работала. Я получала круглые пятерки и участвовала в мюзиклах, и бросила софтбол, когда он стал мешать моим репетициям в хоре. Я не была несчастлива в старших классах – у меня была целая череда парней, мой маленький, но надежный кружок друзей-друзей, и мне действительно нравилось делать домашние задания, и я любила удобство и ритм моей семьи, но и с нетерпением ждала, как бы вырваться из нашего захолустья и отправиться в колледж. И когда я уехала, заскакивала домой лишь пару раз в году на каникулы. Я и не заметила, когда именно произошли те едва уловимые, но настолько сильные изменения в моем отце.

Что мне доподлинно известно, так это, что однажды летом мои родичи, казалось бы, абсолютно внезапно арендовали маленький домик недалеко от пляжа на Род-Айленде, примерно в часе езды от дома, где они все еще жили в Бостоне.

«Погоди, как называется этот городишко?» – переспрашивала я уже в третий или четвертый раз.

«Квоноконтог, – отвечали они. – Но можно просто Квони».

Так я его и называла. Квони оказался местечком, которые я в полу-полушутку описала бы, как самый мягкий кризис среднего возраста в истории, тот момент, когда мой отец замедлился и ушел в себя. И все это произошло, кажется, из-за рыбалки.

Он играл в гольф от случая к случаю всю жизнь, и для него не были в новинку ранние подъемы и долгое, затянувшееся очарование молчаливой сосредоточенности, завуалированное под оберткой спорта для мужчин, но рыбалка – это нечто иное. Здесь не было препятствий, которые необходимо преодолевать. Здесь не требовалось акров земли или еще пары-тройки бухгалтеров; не нужны были разрешения или предварительные договоренности, или зрители, ну, кроме тех случаев, когда собака составляла ему компанию. Это означало, что ему нужно изучить новое снаряжение, получить новые разрешения, купить новый вид транспорта (у него есть, по какой-то причине, два каяка, несмотря на то что тело у него только одно). Он узнал о приманках и наживках, как отслеживать приливы и отливы и как вязать узлы. У него было то, что я искала, в той или иной форме, всю свою жизнь: ряд успокаивающих повторяющихся задач.

В итоге мой папа нашел себе компаньона по рыбалке, парня по имени (Богом клянусь!) Гил, старше отца на двадцать лет, и они уходили по утрам вместе. В то время как прочие рыбаки ревностно охраняли свои лучшие местечки, Гил и отец делили их на двоих; после особо удачного выхода соло папа звал Гила, как подросток, которому не терпится поделиться смачной сплетней. Он отрастил бороду, за которой ухаживал, и небольшой животик, с которым пытался бороться. Он замедлился, работал из дома несколько дней в неделю, стал вести гораздо более комфортный образ жизни.

Казалось, что он впервые в жизни обрел покой.

Прежде чем я окончила колледж, родители купили свой собственный домик, рядом с тем местом, где снимали дом изначально. Это была дополнительная нагрузка – ипотека, означала, что отцу придется продолжать работать так же много, как раньше, – но он никогда об этом не жалел. Этот домик означал, что он может проснуться и быть в воде уже через несколько минут. Это означало, что теперь было место для всех нас, где мы могли бы собраться, не дом, не колледж и не работа со всеми сопутствующими обязанностями и стрессами.

Поначалу меня это не убедило. «Вы променяли меня на дом?» – сказала я. Обычно каждое лето я работала в лагере, а потом и в Нью-Йорке, и считала большим везением возможность на недельку съездить отдохнуть на пляж, но никогда по-настоящему не ценила притягательность этого места. Как тогда, в Делавере, какой-то неприятный тоненький голосок во мне продолжал вопрошать, кому вообще могло прийти в голову разместить пляж в Род-Айленде.