Преданный и проданный - читать онлайн книгу. Автор: Борис Павленок cтр.№ 9

Она рассказывала это спокойно и неторопливо, как рассказывают историю, слышанную от других, а отец Василий столь же неторопливо облачался, вытаскивал из узла крест, облатки, Библию. Подошёл к Потёмкину, позвал:

— Александр Васильевич, слышишь меня? — Тот молчал, уставя вытаращенные глаза в потолок. — Александр Васильевич, сын мой, отзовись... — Склонился над умирающим. — Не примет уж дары святые, отходит. Многогрешен был и отходит без покаяния. Ну да Бог тебе судья.

Сунув к губам Потёмкина крест, священник прошептал молитву, перекрестился сам, положил несколько крестов на покойного уже Потёмкина и принялся складывать в узелок свои причиндалы. Молча, не глядя, сунул в карман золотую монету, поданную хозяйкой, снова взглянул на умершего, посоветовал:

— Ты ему пятаки на глаза поклади, а то закостенеет, потом не сладишь, будет пучиться.

Елизавета проснулась от переклички петухов. Сладко полежала, прикрыв веки, улыбнулась и откинула руку влево, обшаривая кровать. Там было только скомканное одеяло. Царица открыла глаза. Сквозь кисею полога мигал красноватый огонёк лампады, чуть ниже плясали, отражаясь в зеркалах, язычки свечей.

Елизавета, высунув из-под пуховика ногу, пошарила рядом с кроватью. Удовлетворённо улыбнулась: любимый её камердинер старичок Василий Иванович Чулков был на месте — на коврике, брошенном на полу у изножья.

— Василий Иванович, рыцарь мой верный, ау, Царство Небесное проспишь.

Над кроватью возникла плешивая голова с хохолком надо лбом.

— Что ты, сударушка, что ты, лебёдушка моя, и на минуту глаз не сомкнул! Коли я спать стану, кто тебя обережёт? — Старик встал, оправил мундирчик, пригладил волосы.

— Так уж и не спал! А парик, паричок-то потерял, стало быть?

— Не потерял, сударушка, а снял, — поправил повелительницу камердинер, — да заместо подушки и сунул.

— Неуж мы так обедняли, что и подушки тебе не сыскать?

— Хватает добра этого, да вить вечор я удалился, когда граф Алексей Григорьевич пришли, а потом, возвратимшись, гляжу, а подушки все до единой твои мурлыки обсели, думаю: возьмусь прогонять, а они ор подымут да твою милость потревожат... А ты, лебёдушка, так уж сладко спала, умаялась, видать.

— Да уж... Дали дыму вчерась. Я, батюшка мой, и в кровать как запрыгнула — не помню. Верно, а?

Василий Иванович политес и галантность понимал и потому замахал руками, успокаивая:

— Полно, сударушка, на себя поклёп возводить, светлая, как слёзка, явилась... Только вот камеристок разогнала, уж я тебя расшнуровывал да распаковывал, все эти крючочки да пуговицы расцеплял... Всё бы ничего, да моими ли пальцами... Брысь, брысь, мурлыки, чтоб вас... — Старик за разговором не бездельничал, собирал раскиданные «сударушкой» вещи, сгонял кошек, которых действительно было не счесть, ставил на место опрокинутые безделушки.

Елизавета села в постели, потрясла головой, потянулась.

— И всё-то ты врёшь да приукрашиваешь, — сквозь зевок добродушно сказала она. — А что, Алексей Григорьевич, он сразу... — разом переменив мысль, закончила: — Как он с постели встаёт, чтоб не с левой ноги?

У Чулкова и на это был ответ:

— Это у него просто: допрежь чем встать, нырнёт головой к ножкам твоим, и вот готово — где было лево, стало право. Елизавета расхохоталась:

— А ты, батюшка, никак подсматриваешь за нами?

— Не подсматриваю, а бдю, чтоб порядок был. Коль бы не я, то гляди, лебёдушка, давно бы тебе шейку свернули, а мне твоя голова дороже моей... Ты ведь сызмальства оторва, а этих котов, которые по спальням лазят, считай — не сосчитаешь... Да ты вставай-ка, шестой уж час, а ты в семь дохтуров да невесту Князеву звала... На, капотец накинь, а то сквозняки гуляют. Я льду принёс, лицо растереть, чтоб свежей было... Кофей попьёшь или, может быть, кваску сперва? Я припас...

— А портрет невесты, доставленный из Берлина, велел привезти?

— Как приказано... Да ты, чай, его уж не один раз видела, и дохтура невесту удостоверили, ещё как приехала...

— То было то, а я хочу, чтоб до обручения по всей форме... А ну как братец Фридрих к русскому двору товар поставил бракованный? Да и при дворе уж сколько она, а тут котов — сам рассказывал...

Елизавета с прытью, неожиданной для её мощного тела, вскочила на ноги — крякнули доски рассохшегося пола, — сунула руки в рукавчики подставленного капота, чмокнула звонко Василия Ивановича в лоб и приказала:

— Дед, квас, кофей, да чтоб четверть фунта на чашку. И парик натяни. Зайдут, а кавалер первейший — срамота одна...

В приёмной, куда вышла Елизавета, уже толклись придворные, меж ними была и невеста принцева. Дамы заколыхали юбками, приседая в полупоклонах, мужчины принялись щёлкать каблуками да кивать, тряся буклями париков. Императрица милостиво склонила голову и провозгласила:

— Сегодня править не стану. Всем покинуть залу, останутся лишь те, кои были вчера назначены.

Поскольку дважды матушка-императрица не повторяла сказанного, залу очистили в мгновение ока.

Елизавета придержала графа Разумовского:

— Алексей Григорьевич, задержись, хочу, чтоб мужским глазом на естество невестушки глянул, какова она на твой вкус.

— Та што там, баба — воно и есть баба, на неё дивиться треба, як солнце село, а месяц ещё не взошёл... Я, серденько моё, больше в волах да овечках разбираюсь. — Разумовский доверительно склонился к царице, чуть качнув дородным телом, и говорил он так же лениво и доверительно.

— Ну-ну, божилась лиса, что курей не крала, с чего бы то вся морда в перьях?

— Оно, конечно, если бы на смак попробовать... Бачишь, я ка гарненька да ладненька, серденько моё... — Граф лукаво взблеснул глазом.

— А место губернатора в Тобольске на смак попробовать не хочешь? — добродушно парировала Елизавета. — Там, сказывают, серденько быстро остывает... — Императрица подошла к невесте: — Как себя чувствуешь, милочка, всё ли хорошо?

— О, всё зер гут... То есть, исвините, всё корошо.

Елизавета разулыбалась, чмокнула девчонку в лоб.

— О, да ты время понапрасну не теряешь, скоро совсем ладно заговоришь по-русски.

— Блакодарью, Ваше Величество, — присела в книксене Фике.

— Да ты не приседай за каждым разом, — ласково улыбнулась императрица и, оборотись к Чулкову, приказала: — Зови медикусов... Сейчас, голубушка, ты разденешься, тебя посмотрят мои лейб-медики. Графа Алексея Григорьевича не стесняйся, мне он свой человек, а тебе в отцы годится... Хочу, чтоб всё было по форме и с протоколом.

Фике залилась маковым цветом, но, снова сделав книксен, пошла к медикам, столпившимся возле её портрета, поставленного в углу.