Золотой саркофаг - читать онлайн книгу. Автор: Ференц Мора cтр.№ 64

– Кто это сделал?! – не спросил, а скорее простонал он. Словно удар молнии поразила его мысль о том, что врач явился точно в день, назначенный им самим во втором сне императрицы, и в виде, предсказанном в первом.

– Я! – гулко ударил себя в грудь пастух. – Я, цезарь Римской империи, твой зять и сын!.. Этот безбожник пробирался к тебе.

– Но ведь я сам его вызвал.

– Чтоб он тебя погубил?! Чтобы истребил тебя вместе с отпрыском?!

Костлявые руки императора вцепились в край стола с такой силой, что пальцы захрустели. Если только что над ним разразился удар грома, то теперь под ним разверзлась бездна. Вместе с отпрыском?! Убийца покушался на его сына! Стало быть, преступники не только знают, что он есть, но и хотят, чтоб его не было!

– Ну, говори! – со свистом вырвалось из его груди.

Гнев Галерия теперь немного унялся, и он спокойно изложил суть дела. Еще в Наиссе он слышал, что главным подстрекателем безбожников является врач по имени Пантелеймон, которого цезарь заподозрил еще в Никомидии, о чем, кстати, может вспомнить и повелитель. С той поры этот врач переселился в Наисс, откуда стал рассылать христианским церквам в Азии бунтарские письма. Тайным гонцом его был некий пресвитер Анфимий, вместе с которым позднее он отправился в Фессалопики, где по его наущению безбожники возмутились и вышли на улицы с требованием освободить епископов. Цезарь быстро навел там порядок, приказав распилить нескольких бунтовщиков пополам. Но врача с пресвитером изловить не удалось: они будто бы уже отплыли на Кипр. Галерий хотел поспешить следом за ними, однако перед отъездом к нему ввели человека, назвавшегося Анфимием. Он добровольно подтвердил, что является апатским пресвитером и знает, где находится Пантелеймон, так как вот уже два дня держит врача связанным в их совместном убежище. Сначала он заявил, что по велению совести восстал против мерзостей, замышляемых Пантелеймоном: врач твердил всюду, что император – антихрист и потому христианский бог истребит его вместе с отпрыском. Император не выдержал:

– С каким отпрыском?!

Этот вопрос на мгновенье смутил Галерия. Но потом он признался, что безбожник имел в виду, конечно, Валерию, жену его и дочь повелителя. Ему, мужу Валерии, не хотелось самому говорить об этом деле, столь же возмутительном, сколь и смешном. Ведь безбожник этот утверждал среди своих сообщников, будто в первый раз никомидийский дворец подожгла Валерия, чтобы погубить в пламени ненавистного ей отца. Можно было бы думать, что врач просто спятил. Но из показаний Анфимия явствовало, что Пантелеймон очень трезво и тщательно готовился к убийству императора и для этого собирался отправиться в Египет. Ему помешало только то, что пресвитер задержал его. Потом Анфимий признался, что выдал Пантелеймона не только по велению совести, но и из личной ненависти. У пресвитера была дьяконисса, с которой он жил как с женой: христианский бог этого не запрещал. Врач, однако, находил это недостойным духовного сана Анфимия и пытался уговорить пресвитера освободить свою плоть от связи с женщиной, а душу от греха. Но пресвитер не поддался на его уговоры, и тогда врач поймал в свои сети женщину: она дала обет безбрачия и еще в Наиссе скрылась от Анфимия. Потому-то, когда они вдвоем прятались в Фессалониках [134] , Анфимий, выбрав удобный момент, навалился на спящего Пантелеймона, связал его и потребовал, чтобы тот вернул ему жену, угрожая в противном случае выдать его властям. Так как врач, упорствуя, ни словом не отвечал на его угрозы, пресвитер и явился к цезарю.

– А что показал Пантелеймон? – спросил император.

– Он молчал, государь, не хуже, чем вот теперь, – ответил Галерий. – Хоть, кажется, не было такой пытки, которой бы палач на нем не испробовал. Я сам присутствовал на всех допросах и, в конце концов, не выдержал – отсек ему голову… Не мог больше смотреть на негодяя, готовившего удар тебе в спину.

– Это ты сделал напрасно, – мрачно взглянул на него император. – Может быть, я заставил бы его говорить. А теперь чем подтвердишь ты свой рассказ?

Цезарь посмотрел в окно.

– Да вот, государь, сюда уже ведут живое свидетельство. Ведь пресвитер в моих руках. Я нарочно не казнил его одновременно с врачом, чтобы ты мог лично проверить мои слова. Я привез его с собой, и он теперь жаждет предстать пред твое лицо.

В вестибюле послышалась неуклюжая поступь тяжелых, непривычных к дворцовому паркету ног.

– Может быть, государь, – обратился Галерий к императору, – имеет смысл позвать сюда и принцепсов: пускай посмотрят на того, кто ищет твоей гибели. Думаю, это особенно заинтересует Константина: ведь в Наиссе живет его мать. Возможно также, что пресвитер окажется его знакомым.

Стражники, сами оставшись в вестибюле, втолкнули через передние двери предателя-священника. Это произошло как раз в тот момент, когда в зале появился Константин, а за ним и Максентий.

Сперва Анфимий не увидел никого, кроме доброго принцепса, которого некогда проводил из Антиохии в материнские объятия седовласой праведницы, а потом сторожил вход в сарай, где принцепс венчался со своей невестой.

– Благословен грядый во имя господне! – воскликнул пресвитер, подняв к небу лицо, сияющее от восторга. – Слышу горние хоры, поющие осанну сыну Давидову и кающемуся грешнику!

Диоклетиан, пораженный, тряхнул головой: до чего знакомы и этот человек, и голос его, и само приветствие. Вожак апатских нищих! Брат Квинта! Это он первым приветствовал Диоклетиана на антиохийском форуме этим нелепым приветствием, столь же непонятным, как, очевидно, и сами безбожники.

Галерий нетерпеливо топнул ногой:

– Не к богу своему взывай теперь, безбожник! Императору говори! Расскажи, кто ты и что знаешь!

Анфимий несколько мгновений пристально вглядывался в лицо императора, потом подошел поближе. А когда начал говорить, в голосе его зазвучала неистовая сила человека, стоящего в сени смертной и уже освободившегося от всех земных слабостей.

– Кто я?! Величайший грешник среди созданий бога истинного. Что я знаю?.. Знаю, что нет греха, которого всемилостивейший господь наш не простит всякому, кто верует в него и обращается к нему с покаянием.

Произнеся это, пресвитер, насколько мог, высунул язык, откусил его и выплюнул кровавый кусок цезарю на грудь.

Великан взревел и обрушил свой ужасный кулак на лысину пресвитера. Священник повалился навзничь, и Галерий занес над ним свою тяжелую, как колонна, ногу. Но Диоклетиан оттолкнул его.

– Довольно, цезарь. Не забывай, что перед лицом императора ты не палач! К тому же ты убедил меня, я верю тебе. В самом деле, не закон нужен безбожникам, а секира.

В тот же день император издал последний эдикт против христиан. На этот раз он не созывал коллегии ученых юристов. Он защищал уже не богов и не империю, а собственного сына. Правда, ни врач, ни пресвитер точно не сказали, о ком идет речь. Но он все-таки заподозрил, что, говоря об императорском отпрыске, они имели в виду именно сына. Ему и в голову не приходило, что предателем мог оказаться Бион. Но Анфимий – брат Квинта, и садовник мог проболтаться о том, что Квинтипора ему поручил император.