Пока мы так перемещались по улице меж разноцветных граффити и сексуальных торчащих из окна, как в Новом Орлеане, женских ножек (вывеска такая), я не затыкаясь орала о том, как все прекрасно.
Мы заглядывали в витрины магазинов, наслаждаясь тем, что товары можно спокойно разглядеть без докучающих, как назойливые мухи, продавцов, без этой пластилиновой гримасы «Hi, how can I help you?».
Это не улыбка, нет, это оскал.
Мы разделили манекены на группы в зависимости от того, какие песни они бы, на наш взгляд, пели, стоя в таких позах. Одна, например, подняв правую руку в воздух, как будто говорила: «If you like it then you should put a ring on it»
[83].
Наконец мы дошли до любимого джазового бара Дэниела под названием «Клаб Делюкс». Сейчас никто бы не назвал свой бар таким именем, это звучало бы как-то нарочито вычурно. Все дело в том, что так называли это место пятьдесят лет назад. Здесь ты не расплатишься карточкой. Бармен разведет руками и укажет на огромную железную кассу 70-х годов. Маленькое помещение было освещено тускло-оранжевым светом. Внутри было около двадцати человек, не больше. Более американского местечка и не сыщешь.
– Что будете пить? – спросил бармен, вытирая руки о полотенце, заткнутое за пояс.
– «Писко Сауер» сможете сделать?
– Конечно! А тебе? – он посмотрел на Дэниела.
– А мне, пожалуйста… хм…
Бармен озорно кивнул моему товарищу и ушел делать коктейли.
– Я не поняла, что это было? Что ты заказал?
– О, ну понимаешь, я на самом деле наполовину инопланетянин. Он тоже. Вот мы друг друга и понимаем без вербального общения.
– Ну да, конечно.
– А как по-другому ты это объяснишь?
Передо мной, как по мановению волшебной палочки, появился коктейль.
– За что пьем? – спросил Дэниел, подняв свой стакан, оказавшийся в два раза больше моего, и посмотрев на меня своими огромными голубыми глазами.
– Пьем за любовь, за юность, за вечность, за то, чтобы никогда не умереть!
И тут заиграла музыка. Заиграл джаз. Тот самый, сносящий двери с петель. Тот джаз, что слушали Керуак, Кесседи и остальная шайка битников. И, может быть, даже в этом же баре. Мне показалось, что я перенеслась в 50-е. Поклясться могу, в этот момент все эти ребята из прошлого сидели рядом со мной.
Мы выбрали столик прямо на носу у всего оркестра. Любимый столик Дэниела.
– Боже мой, они прекрасны! Ты только посмотри на них! Вот этот женат, а барабанит ночью в полупустом баре. Что, интересно, его жена думает по этому поводу? – перевожу взгляд. – Контрабасист – нет. Похоже, он женат на своем инструменте. Приходит домой один, разогревает запеканку в микроволновке. Вот день и прошел. Гитаристу повезло больше всех, он со своей гитарой не привязан ни к одному стилю музыки. Он здесь единственный, кому плевать, что играть. А эти, остальные ребята, они все заложники джаза…
Я прервалась.
В бар зашел высокий мужчина в черном плаще и шапке с острым козырьком. У него был очень загадочный вид – весь такой «черный ловелас». В моей голове прозвучала вступительная партия гармошки из песни Боба Дилана «Man in the Long Black Coat». Он прошел мимо нас, вежливо кивнул мне головой и сел за соседний столик. Я озадаченно проводила его жадным взглядом:
– А вот этот мужчина, он интереснее их всех.
– Чем?
Я не отрывала глаз. Положив шапку на столик, он скрестил ноги и стал одобрительно кивать в такт музыке, глядя на музыкантов с улыбкой.
– Знаешь, иногда смотришь на человека и видишь, что за ним стоит целая история. Огромный том интригующей книги. Он один из таких. Я не знаю, что там за книга, но уверена, что она очень интересна.
И тут этот мужчина снимает пальто, встает, берет в руки трубу и врубает соло. Поверх всей остальной мелодии. Музыканты тотчас подключаются, и весь этот джаз несется уже совсем в другом направлении. По сумасшедшему руслу опасной реки.
Весь остальной бар для меня исчезает. Мое тело как будто воспарило от старого кожаного дивана, всего на сантиметр, что было незаметно другим, но очевидно мне.
«Собери всю мозаику людей», – написал мне в блокноте мой друг Лис в последнюю ночь, когда мы с ним виделись.
За день до этого нам в последний раз удалось поговорить по душам, в Жуковском. На улице уже светлело. Мы сидели в запотевшей машине и обсуждали, как скучно нам стало жить. Когда судьба свела нас в мае 2012-го – мы сошлись на безудержном интересе к жизни и людям в частности. Прошло три с половиной года. И за это время типажей, которых мы не встречали, становилось все меньше и меньше.
– Любой человек, – говорит мне мой Лис, – это 23 процента Сережи, десять – Кирилла, двенадцать – Наты. Просто я уже нашел по ходу все единичные кирпичики, из которых можно любую личность собрать. Может, я встречу еще пару-тройку кирпичиков в другом человеке когда-нибудь… Но это как, знаешь, вот нашла ты песню. Обожаешь ее. Слушаешь, слушаешь. И наступает момент, когда ты понимаешь, что, наверное, еще пару раз ты ее послушаешь и на этом все.
Я прекрасно понимала, о чем он. Этот синдром давно поразил нас обоих.
Поэтому сейчас мои глаза горели. Вот он, новый кирпичик. Я смотрела на трубача, как смотрит обезумевший коллекционер бабочек на самый редкий экземпляр. У него уже висит на стене пустая рамка. У него готова булавка. И вот она, синекрылая, та самая, какой в его коллекции еще нет.
I must have it. Я замерла и больше не могла оторвать от него взгляд. Между тем музыканты исходили третьим потом, а те двадцать человек, что дошли до бара в вечер понедельника, уже отбили себе все ладони.
Мой неадекватный энтузиазм действовал на искушенного жизнью Дэниела так, как действует на взрослого игрушка детства, найденная случайно спустя столько лет в родительском шкафу.
– Как тебе удается так радоваться жизни? – с искренним восхищением спросил он.
– Как можно ей не радоваться?
– Когда будет перерыв, позову этого трубача покурить с нами травы на улице.
– Ты думаешь, он согласится?
– Почему нет?
Я стала, затаив дыхание, ждать перерыва. Доиграв очередной сет, один из музыкантов, с самой большой трубой и животом, вытирая пот со лба и снимая шляпу, сказал:
– Спасибо, ребятки! Ох, длинная же вышла ночка! А впереди не меньше! Так что, если у вас, ребятки, завалялся кокаин, поделитесь со стариками.
Зал засмеялся. Дэниел с заговорщическим видом наклонился к моему уху:
– Спорим, он не шутит?
– О, я не сомневаюсь.