– Вас с Анной, наверное, часто зовут куда-нибудь к чаю?
– Да, но Анна редко откликается.
На обратном пути миссис Геккомб повела Порцию к вечерней молитве, которую читали в часовне Богоматери. Затем они зашли в ризницу, миссис Геккомб нужно было забрать несколько подризников, чтобы дома их заштопать. Она и не мечтала о том, чтобы, например, украсить алтарь цветами, потому что не могла себе позволить красивых цветов, и трудилась на благо церкви таким образом.
– Мальчики такие неаккуратные, – сказала она, – как дырка, так обязательно по шву на шее.
Они довольно долго перебирали подризники, и еще дольше – заворачивали их в коричневую упаковочную бумагу, миссис Геккомб и другие допущенные в ризницу дамы запасались такой бумагой для своих нужд и складировали ее за относительно священным сосновым шкафом. Викарий об этом ничего не знал. Всякий раз, разворачивая какой-нибудь сверток, миссис Геккомб откладывала бумагу, чтобы потом отнести ее в церковь, поэтому в «Вайкики» никогда нельзя было отыскать коричневой упаковочной бумаги… Когда они вместе с подризниками вернулись в «Вайкики», Дафна расставляла в салоне стулья.
Дафна заново уложила волосы, и теперь они были похожи на золоченую сталь. Дверь в столовую была открыта, чтобы жар от камина в салоне хоть чуть-чуть вытянул оттуда холод: из столовой и впрямь ощутимо сквозило. Они вошли, огляделись, и Дафна – с невозмутимостью вконец отчаявшегося человека – сдула пыль со стоявшего в центре стола букета физалиса.
– Звонок теперь звенит просто замечательно, деточка.
– Да, звонок в порядке, но не успела я в него позвонить, как выскочила Дорис и закатила истерику.
– Может, он все-таки слишком громкий?
– Все равно, пусть так больше не делает. Кстати, банку с паштетом она тоже не может найти.
– Ох, прости, дорогая, она так и лежит у меня в корзинке.
– Мамуля, ну ты даешь… Но, в общем, к сэндвичам она еще даже не приступала. А вы, похоже, ходили в церковь? – набросилась на них Дафна.
– Ну, мы только…
– Знаешь, с церковью можно было бы и подождать. Сегодня вообще-то суббота.
Поужинали они холодными закусками – и раньше обычного, чтобы Дорис успела убрать со стола и вымыть посуду. Потом еще надо было переодеться. Дикки не выказывал особого энтузиазма насчет вечеринки, он собирался поехать на матч – посмотреть, как играют в хоккей на льду. Сам он половину субботы провел в Саутстоне, играя в ничем не примечательный хоккей в грязи.
– И охота им сюда идти, не понимаю, с чего бы, – сказал он.
– Слушай, но ведь и Клара придет.
– Чего это ради? Впервые об этом слышу.
– Ну, знаешь ли! Знаешь ли, ну и ну! Ты сам ее позвал, Дикки! А вот и позвал! Ты сказал: может, забежишь к нам в субботу? – а она только этого и ждала. Я даже думаю, что она ради нас отменила свидание.
– Уж не знаю, что там за свидания отменяют твои подружки, но Клару я точно не звал. Стал бы я ее звать, когда тут «Монреальские орлы» приехали?
– Какие орлы, дорогой? – спросила миссис Геккомб.
– Они сегодня играют на «Ледодроме» – и Дафна об этом прекрасно знает.
– Да плевать мне, где играют твои противные орлы. Я прекрасно знаю, что ты сам пригласил Клару. И не надо мне тут говорить про кларины свидания. Знать, на какие свидания она ходит, – твое дело, а не мое.
– Ах, вот как? – спросил Дикки, дерзко поглядев на сестру. – И на каких, позволь спросить, основаниях ты делаешь такие выводы?
– Ну, она ведь приходит, только когда ты здесь, – ответила Дафна, слегка присмирев.
– Куда она ходит, это ее личное дело.
– Тогда не выдумывай, будто она моя подружка.
– Ну, ладно, ладно, ладно, это я ее позвал, а не ты. Конечно, мне ведь совсем не хотелось посмотреть на «Монреальских орлов», какое там. А Сесила обязательно надо было приглашать?
– Я сбегала и позвала его, – вмешалась миссис Геккомб. – Подумала, что вы-то оба наверняка забудете, а он потом ужасно обидится.
Дикки сказал:
– Не знаю, зачем нам сдался Сесил.
– А я знаю, – ответила Дафна. – Мы с мамулей подумали, что он как раз сойдет для Порции.
– Нет, Дафна, это все ты придумала, ну правда.
Дикки впервые устремил на Порцию свой важный олений взгляд:
– Сесил, он, знаешь ли, немножко как девчонка.
– Ой, Дикки, вот и нет.
– Да ладно тебе, я к нему хорошо отношусь, только терпеть не могу эти его девчачьи пуловеры.
– Ты и сам носишь пуловеры.
– Только не девчачьи.
– А кстати, Дикки, видел бы ты, как подскакивает Дорис, когда слышит звонок.
– Ага, значит, теперь он звенит?
– И не благодаря тебе.
– Дикки очень занят, деточка… Нам пора переодеваться. Да и Дорис давно ждет, чтобы убрать со стола.
– Так чего же она ждет, господи боже?! И пусть еще проветрит – нельзя, чтобы тут так и пахло телятиной и ветчиной.
Три дамы поднялись наверх, недопитую чашку кофе миссис Геккомб унесла с собой. Вскоре на лестнице послышались шаги Дикки – тот, немного поколебавшись, тоже решил переодеться. Теперь по всему второму этажу «Вайкики» захлопали ящики комодов, заскрипели краны. Поднимался черный, ночной ветер, и «Вайкики» уверенно встретил его всей грудью, прорываясь сквозь него, будто пароход, все в доме задребезжало. Предпраздничное возбуждение от этого только усилилось. Порция втиснулась в черное бархатное платье, которое висело за занавеской и слегка пропиталось морской сыростью, бархат лип к коже над вырезом комбинации. Она зачесала волосы, надела сетку с красной лентой, завязав ее так туго, что у нее даже кончики бровей приподнялись. Глаза тоже стали разъезжаться в стороны, и поэтому она проглядела себя в зеркале.
Она спустилась первой и, присев на плиточный бордюр вокруг камина, слушала, как ревет огонь в трубе. Растопырив локти и вскинув руки на египетский манер, она вертелась в разные стороны, прогревая тело, чувствуя, как влажный бархат понемногу отлипает от кожи между лопатками.
Это ее первая вечеринка. Сегодня потолок казался выше, салон – больше, загадочнее, неспокойнее. Меж оранжевых абажуров колоннами высились прозрачные золотистые тени. Граммофон стоял раскрытый, пластинка была поставлена, и игла занесена над ней, будто рука для удара. Дорис не видела Порции – взволнованная и призрачная, в огромном чепце, она проходила через салон с подносами. Там, в море, их дом могут принять за еще один ярко освещенный корабль, и скоро эта комната, будто магнитом, притянет к себе людей с темной набережной. У воображаемых партнеров Порции не было лиц: с кем бы она ни танцевала, ей в каждом виделся только Эдди.
Спустился Дикки – в темно-синем костюме в тонкую полоску – и спросил, не поможет ли она ему скатать ковер. Они успели только отодвинуть козетку, как о дверь что-то забилось, будто летучая мышь, и Дикки, крякнув, бросил ковер и впустил Сесила.