Язык милосердия. Воспоминания медсестры - читать онлайн книгу. Автор: Кристи Уотсон cтр.№ 66

Я – неудачница. Я чувствую себя самой никудышной матерью на свете.

Я скучаю по отцу.

Наконец я знаю и понимаю, что такое сестринское дело, у меня достаточно опыта и навыков, чтобы быть экспертом в своем деле, но я не уверена, что у меня хватит на это сил. У меня депрессия, я выдохлась и устала. И чувство сострадания у меня уж точно притупилось.

Запах геронтологического отделения часто чувствуется еще с улицы. Здешние пациенты, как правило, страдают недержанием, а поскольку персонала обычно катастрофически не хватает, в экстренной ситуации первым делом отпадает задача мыть пациентов, помогать им ходить в туалет и сохранять их достоинство. Я иду сквозь смрад – настолько сильный, что у меня слезятся глаза, и направляюсь к группе людей, собравшихся вокруг одной из коек, где врач делает массаж сердца настолько крохотному мужчине, что слышно, как у него трещат ребра. Характерный хрустящий звук, похожий на скрип свежевыпавшего снега под ногами. Вокруг кровати довольно много людей, и вполне вероятно, что большинству из них вовсе нет необходимости здесь находиться.

Вместо того чтобы остаться, я, увидев один из многочисленных мигающих сигналов экстренного вызова, направляюсь к другому больному, который явно мучается от боли. Проходя мимо пациентов геронтологического отделения, учишься проживать жизнь сполна. В Книге Иова говорится, что человеческая жизнь по природе своей конечна. Но мы продолжаем существовать после того, как наше тело прекращает функционировать. Все пациенты в этом отделении выглядят так, будто они уже наполовину разложились, будто они превращаются обратно в прах земной. Иногда кажется, будто больничная койка целиком заглатывает лежащего на ней человека. Во всех отделениях больницы есть пожилые пациенты: и в хирургии, и в терапевтическом отделении, и в амбулаторных отделениях, и в онкологии, и в психиатрии. Но именно в геронтологии можно увидеть очень, очень старых и невероятно слабых здоровьем людей. Именно здесь лежат пациенты, которые восстанавливаются после падения у себя дома, больные со спутанным сознанием или с рецидивами инфекций дыхательных путей. С обеих сторон от меня на огороженных занавесками койках лежат чрезвычайно старые мужчины. Женская палата расположена по другую сторону коридора.

Старик с тонкой, как бумага, кожей и впалыми щеками с трудом протягивает трясущуюся руку к подносу, на котором стоит чай в пластиковой чашке-непроливайке со следами зубов на носике – ее поставили слишком далеко, и теперь он не может до нее дотянуться. Он молчит – возможно потому, что не может говорить. Над его головой на большой маркерной доске жутким почерком написаны его данные. Над сестринским постом висит похожая доска с надписью: «Помните: говорите по-английски».

На доске пациента зеленым маркером написано: «Мистер Гильдер. Аллергии нет». Надпись на доске гласит: «Время посещения: с 15:00 до 17:00», но никаких посетителей не видно – ни рядом с ним, ни вообще где-либо в отделении. Моих зарубежных коллег поражает тот факт, что пожилых пациентов редко навещают члены их семей. В других странах такого не увидишь. Чтобы рядом с пожилым человеком никого не было. Чтобы он жил один. Чтобы за ним ухаживали чужие люди.

Я останавливаюсь, делаю глубокий вдох и пытаюсь найти в себе силы ему помочь. Глаза слипаются и слезятся из-за того, что я так измотана. Но я не могу пройти мимо. Работающие в отделении медсестры слишком заняты, и поблизости никого нет, хотя я вижу, что дверь в одну из палат открыта и кто-то за дверью сваливает в кучу грязное белье в ярко-желтых пакетах.

Я смотрю на часы. Мне надо забирать сына и дочку из продленки, опаздывать нельзя. Я представляю, как они сидят там – как всегда, последние – и упорно смотрят в окно, пока наконец не увидят меня, и их лица озаряются улыбками. «Простите», – говорю я им. «Не волнуйся, мама», – всегда отвечают они. Они никогда не жалуются. И от этого мне становится еще хуже.

Но потом я смотрю на мужчину, лежащего на больничной койке, вижу выражение его лица, его одиночество.

У меня в голове всплывает образ мамы, я вспоминаю, как она возвращалась после долгих дней обучения на роль социального работника, как она трудилась по выходным на заводе, чтобы оплачивать курсы, как работала волонтером в ночную смену в благотворительной организации. Должно быть, она жутко уставала, но каким-то образом ей всегда удавалось оставаться доброй. Я вспоминаю Шерил и то, как дорога она была моему отцу, как много времени она проводила рядом с ним – часто в выходные, отодвигая собственную жизнь на второй план и ставя на первое место доброту по отношению к моему отцу – доброту, в которой он так отчаянно нуждался.

– Здравствуйте, мистер Гильдер, – говорю я, наполовину отдергивая занавеску, отделяющую его койку от царящего в отделении хаоса, снующего туда-сюда персонала и сигналов экстренного вызова. Я сажусь на стул рядом с его койкой, стараясь не слишком задумываться над тем, почему сиденье сырое. Беру в руки непроливайку с еле теплым чаем и протягиваю ее мистеру Гильдеру. У него сильно трясутся руки. – Давайте помогу.

Одной рукой придерживая ему голову, я наклоняю кружку к его сухим, потрескавшимся губам. Он пьет как человек, уже давно испытывающий невероятную жажду. Я стараюсь не думать о том, когда он пил в последний раз. Совсем не обязательно, что в этом виноваты медсестры. Сегодня здесь очень мало персонала. Но мистеру Гильдеру от этого не легче. Он пьет, и его лицо немного расслабляется, а дрожь утихает. Допив свой чай, он откидывается на спинку койки – он истратил слишком много сил просто на попытку выжить. Он улыбается и становится чуть более умиротворенным.

И все же он дрожит. Одеяло, которым он укрыт, почти такое же тонкое, как его собственная, похожая на бумагу кожа.

– Я принесу вам другое одеяло, – говорю я ему. – Сегодня холодно.

Я прохожу мимо запертых шкафчиков с лекарствами, мимо двойных умывальников и больших маркерных досок, на которых написаны имена пациентов и врачей, а рядом выделено много места, где медсестры теперь должны указывать число падений за последний месяц, число заболевших золотистым стафилококком за последний месяц, число пролежней и прочие предотвратимые ужасы, которых не должно быть в больницах, но они случаются очень часто. Я прохожу мимо уборной для пациентов и направляюсь к стеллажу с постельным бельем: здесь сложены простыни и наволочки, но одеял нет. Мимо спешит дежурная медсестра:

– Одеяла позже привезут. Я им уже звонила. Придется взять из другого отделения.

Дальше по коридору расположено динамично разрастающееся отделение для пациентов с частной страховкой. Это совсем другой мир. У них, похоже, есть все, что нужно, их запасы никогда не иссякают. Моя бригада регулярно проводит ревизию местных каталок для оказания помощи при остановке сердца, чтобы убедиться, что у них есть все необходимое и нет ничего лишнего (никаких дополнительных коробок с перчатками, запрещенных устаревших назофарингеальных трубок, старых батареек, электродов для дефибрилляторов с истекшим сроком годности, однажды мы даже нашли набитую пуговицами шкатулку). Каждая каталка оснащена (ну или должна быть оснащена) набором для оказания помощи при гипогликемии на случай, если сахар в крови пациента упадет до угрожающе низкого уровня. В наборе помимо всего прочего есть бутылка энергетического напитка, которого, правда, там часто не оказывается, и сестры обычно сваливают вину на младших врачей, работающих в ночную смену, – после двенадцати часов на ногах им не хватает энергии.