Квартирная развеска - читать онлайн книгу. Автор: Наталья Галкина cтр.№ 119

— Нет, я ггек, ггек! — кричал он. — Вы только посмотрите на мой пгофиль!

На самом деле Ворон был вылетец из Тверской губернии, таскал блестящее наподобие сороки, пытался разговаривать по-человечески, знал даже строки из песен и некоторые матерные выражения. Кроме того, он виртуозно мурлыкал, немножко блеял и иногда скрипел.

— Фагмазон! — кричал он Подзаборному. — Фигляг! Мур-р, мур-р!

Мурлыча, он переставал грассировать.

— Заткнись, ворюга! — шипел Подзаборный.

Обезьянка из угла, страдальчески глядя в окно с серой стеной и серым небом, грызла грушу. Обезьянку звали Чита. Подзаборный добавлял к имени эпитет «чернозадая»: он считал ее негритянкой, африканкой и родственницей людям — и ненавидел. Впрочем, Подзаборный ненавидел всех.

Зато все дружно ненавидели лису из-под обезьянки, потому что из клетки лисы вечно воняло, а все были нервные, нежные и с повышенным обонянием, а также с проявлениями госпитализмов.

Дети особо оберегали дикобраза, чтобы его не разодрали на сувениры во время прогулок перед универсамом и во время экскурсий в живой уголок. А живший под дикобразом еж считал его выродком, проклятым аристократом и огромным ублюдком.

— Даже в шарик свернуться не может, — говорил еж про дикобраза с величайшим презрением.

Попугай и Ворон, как существа знающие, называли ежа и дикобраза «свиньи».

— Свинья гладка! — возразил им однажды Щегол. — Свинья розова! Свинья бела!

— Это небгитые свиньи, — сказал Ворон.

— Сам ты немытый попугай, — сказал еж, фыркнув. — Черный Ворон.

— Тю-тю-тю-тю! Чики-чики-чики, фью! — залилась в своей клетке канарейка Катенька.

— Ой, ой, аж уши заложило! — залаяла Марточка. — Да замолчишь ли ты, низшая раса?!

— Я высшая, высшая! — пела Катенька. — Летаю! Бескрылые твари! Летаю! Фью! Чи-вирр!

В этот момент толпой вошли дети мыть цветы, и все замолчали. Дети мыли листья мылом, посыпали табачной крошкой тлю и прыскали стебли дрянью; это были цветочные дети, сплошь девочки, — не те, которые кормили животных и птиц. У звериных и птичьих детей среди девочек был мальчик Гоша. После ухода цветочных детей от взвеси дряни и табака начиналась крапивница и приступы удушья.

Цветочные дети питали слабость к Чите и всегда ей что-нибудь приносили. И на этот раз Чите дали банан и зеркальце.

«Где справедливость? — подумал Подзаборный зевая. — Всё для чернозадых».

— Я! я! я! я! — лаяла лиса; она очень скучала и линяла.

— Воротник несостоявшийся, — сказал Подзаборный. — Только и знает: линяет и воняет.

Лиса бегала взад-вперед: от замкнутого пространства она сходила с ума.

— Все вы монстры, монстры! — вскричал Попугай. — Монстры, где ваши пиастры? Кунсткамера! Камера-обскура! Обскуриал!

На самом деле монстр был только один: небольшой двуглавый сизарь по имени Эмблема. Произвела его на свет обычная чердачная голубица в год аварии на заводе, когда даже Чите в окно был виден столб дыма в форме гриба.

— Жрет за двоих, — брезгливо говорил, глядя одним глазом на Эмблему, Щегол.

Больше всего Подзаборный ненавидел мышей из террариума и аквариумного хомяка — за то, что не мог их съесть. Когда они чистили мордочки лапками, кота мутило.

— Они хуже картавых, косоглазых и чернозадых, — говорил Подзаборный, — вместе взятых; у них ни нации, ни породы нет: мыши.

— У свиньи рыло, — учила мышка Маша мышат, — у лисы морда, у обезьяны харя, у кота мурло поганое, а у мышат личики, личики, личики!

— А что у птички? что у птички? — спрашивала Катенька.

— У птички хайло, — отвечал Подзаборный.

— Хам! хам! — кричал Попугай. — На мыло кота! Катарсис! У козы окот! Котобаза! Котобойня!

— Ох, доберусь я до тебя, полутурок, — шипел кот. — Нос крючком. Космополит хренов.

— Тварь, тварь! — лаяла Марточка. — Рычи, Китай! Кот! туп! как! пень!

— Чики-чики-чики-фью! — пела Катенька. — Чики Катеньку мою!

Чита доедала банан и плакала. Она хотела в Африку к бананам, братьям и сестричкам.

— Африка, Африка! — в тоске вскрикнула Чита и запрыгала по клетке.

— Не сыпь опилки на голову, идиотка, — сказали ей снизу.

Бывшая змея грелась под бывшей лампочкой Ильича. Змея жмурилась и воображала себя фараоном.

Черепаха думала: «Интересно, я похожа на змею или змея на меня? Впрочем, у меня есть панцирь, я своеобычна, а змея тривиальна с головы до хвоста!»

Дятел Экономист уже всех задолбал своими выкладками и подсчетами — кто больше ест. Сначала он просто считал, кому сколько дают в день. Потом своим умом дошел до соотношения с живым весом и размером. Подсчеты свои обнародовал он морзянкою.

— Стукач, стукач! — кричали ему со всех сторон, но он не унимался.

Дятла дети собирались выпустить на волю, и все об этом знали; это был дополнительный повод для неприязни.

Одна клетка была как бы пустая: в ней будто бы жил кто-то, впавший в спячку; никто его не видел.

Вошли толпой звериные и птичьи девочки во главе с Гошей. Все заметались: толпа несла корм и жратву. Только добычи и пищи, как всегда, не было.

А летом начались каникулы, и всех растащили кого куда: кого на дачу, кого в зоопарк, кого в другой живой уголок. Эмблема сдох. Щегла и дятла выпустили в лесу. И национальный вопрос, равно как и социальный аспект, прекратили в связи с летом свое существование.

Дул пронзительный ост-вест.

Ост-вест крепчал.

И, стало быть, спустили они на воду три посудины, баркентину, бригантину и гребентину, под названиями «Авось», «Небось» и «Тотчас», и поплыли вниз по матушке. При этом пели хором и а капелла:

Время от времени буря ревела и гром гремел. Хотя море было по колено всем трем командам оптом и в розницу, и в первую голову трем капитанам. Капитаны всё время повторяли:

— Еще не вечер.

И вправду было утро.

С берегов махали руками аборигены: уморы, амуры, тужуры и неверморы. У воды стояли их землянки, марсовки, солярки, избенки, шалашки, конторки, виллы, чумы и дома. К ночи на кровлях появлялись чумовые и домовые, а на фок-мачте, грот-мачте и рязань-мачте всех трех плавсредств — огни святого Эльма и буревестники. Суда были оснащены тремя видами вооружений: прямым, косым и кривым. Каждые полчаса матросы, вахту предержащие, били склянки, пили ром, ели туши и бросали в воду запечатанные сургучом бутылки с открытками. Однажды на «Авось» подняли бунт. Но «Небось» и «Тотчас» подоспели. Повесив половину команды на реях (из-за чего реи не выдержали — и не только реи — и пришлось швартоваться, ремонтироваться и фрахтоваться), капитан набрал недостающих авосевцев из аборигенов, что укрепило дух команды и сплотило участников плавания пуще прежнего. Однако, пустившись во все тяжкие, принесенные нелегкой, отдав швартовы, взяв курс, обрубив концы, отвязав шкоты, обмахнувшись леерами и вобрав в клюзы цепи, кроме которых нечего терять, отплывающая гребентина долгое время преследовалась плывущей как рыба золотоволосой аборигенкой в венке из роз и набедренной повязке из шкуры миссурийского леопарда. Аборигенка плыла баттерфляем, рвала на себе белокурые кудри и патлы и кричала: