И снова этот быстрый взгляд исподлобья. Кажется, заметил его только Влад, Жуан и Эйнштейн оказались увлечены беседой с Юлькой.
Журнальный столик был широкий, и тянуться с молочником к чашке Жуана было неудобно, так что в том, что Варька вылила все сливки прямо ему на штаны, не было бы ничего удивительного, если бы не предшествующий этому происшествию взгляд. Но Влад мог поклясться чем угодно, что она сделала это специально. Значит, не такая уж она серая, не такая уж бесхребетная.
Жуан разразился возмущенными воплями, попытался дотянуться до Савельевой, но та проворно отпрыгнула в сторону, сказала виновато:
– Извини, Дима, я нечаянно.
– Нечаянно она! Корова безрукая! – Он схватил со стола салфетку, принялся тереть ею брюки.
– Жуанов, не ори! Ты не у себя дома, – сказала Юлька строго. – И вообще, мог бы и сам себе сливки налить.
– Сам?! А на кой хрен тогда нужна эта прислуга?! – Жуан чуть не плакал над своими испачканными брюками.
– А кто тут говорил о прислуге? – делано удивилась Юлька. – Варя не прислуга, она просто помогает по хозяйству. Варь, – она посмотрела на стоящую в отдалении Савельеву, – а почему ты себе кофе не налила?
– Потому что она дура набитая! – рявкнул Жуан.
– Юль, я домой пойду, – Савельева спрятала руки за спину, – а то поздно уже.
– Ничего не поздно, посиди. Кто нибудь из парней тебя потом проводит, – Юлька обвела их компанию требовательным взглядом.
– Не стану я эту безрукую провожать, – буркнул Жуан. – И вообще, у меня штаны мокрые.
– А у меня через полчаса репетитор по физике, – сообщил Эйнштейн.
– Я провожу, – предложил Влад. – Мне как раз по пути.
И вовсе ему было не по пути, у него на этот вечер имелись совсем другие планы, но мама всегда говорила, что унижать человеческое достоинство нельзя, что слабым – Юлька называла их сирыми и убогими – надо помогать.
После такого заявления присутствующие воззрились на него с немым удивлением. Даже Жуан перестал причитать над своими штанами.
– Я сама, – сказала Савельева и покраснела. – Не надо меня провожать.
– А что так? – поинтересовалась Юлька, нервно поигрывая серебряной ложечкой. – Не стоит отказываться от такого заманчивого предложения.
– Вот именно, – отмер Жуан. – Второго раза может и не быть. Так что лови момент! Будет потом о чем вспомнить на старости лет. – Он заржал и подмигнул Владу.
– Ладно, Савельева, не парься, – сказал тот зло. – Я провожу. Не о чем тут спорить. Да ты садись, не стой столбом.
Какое то мгновение она колебалась, а потом решилась – села в свободное кресло, с вызовом вздернула подбородок. Теперь у них получалось сразу две королевы, и надо было еще очень сильно подумать, которая из них настоящая. Если судить по одежде, то, безусловно, Сивцова, а если принимать во внимание осанку и взгляд, то Влад бы поставил на Савельеву. И ничего она не серая, просто старается казаться серой…
– Ну, так с каким делом вы ко мне пожаловали? – Юлька заправила за ухо рыжую прядь, забросила ногу за ногу, и сразу стало ясно, что вот она, единственная королева, а прочие мысли – это крамола.
– Мы насчет старого Нового года, – Жуан приосанился. – Мои предки на все выходные укатили в Москву.
– Ну и?..
– Ну и хата будет в полном нашем распоряжении, можем устроить сейшн.
– Сейшн? – Сивцова нахмурилась. – Надо подумать.
– Подумай, Юленька, подумай. Вечеринка, как в лучших домах Парижа: с фейерверком, бильярдом, мартини и танцами до упаду.
– Мартини?
– Да, все, как ты любишь. Соглашайся!
– А кто будет?
– Ну, все как обычно: я, Эйнштейн, Ворон.
– А из девушек кто?
– Из девушек ты.
– Я и?.. – Юлька рассеянно покачала обутой в красный шлепанец ножкой.
– А это ты сама решишь, – сказал Жуан и бросил на Влада заговорщицкий взгляд.
– Значит, сама? – Сивцова кивнула. – Ну что же, я хочу, чтобы со мной пошла Варя.
– Эта? – разочарованно протянул Жуан, разглядывая пятно на своих брюках.
– Да, а что тут такого? – Юлька посмотрела на Савельеву: – Варя, ты когда нибудь пила мартини?
– Я не пойду, – отрезала та и уставилась на свои сцепленные в замок руки.
– Вот видишь? – оживился Жуан. – Давай возьмем кого нибудь другого. Того, кто знает толк в мартини.
– Жуан! – Юлька ударила кулачком по подлокотнику кресла. – Ты только что сказал, что я могу сама решать. Все, я решила: на вечеринку со мной пойдет Варя.
– Я не пойду, – повторила Савельева.
Юлька вздохнула и ласково пропела:
– Мальчики, вы пока допивайте кофе, а мы с Варей посекретничаем. Идем, Савельева, разговор есть.
Савельева поднялась с кресла, как показалось Владу, с большой неохотой, побрела вслед за Юлькой на кухню.
– Приплыли! – сказал Жуан зло. – Теперь придется еще и эту крокодилицу развлекать.
– А ты не развлекай, – посоветовал Влад. – Она не маленькая, сама себя как нибудь развлечет.
– А что, пацаны, это даже прикольно, – перешел на шепот Эйнштейн. – Кто нибудь из вас видел Савельеву пьяной?
Жуан понимающе кивнул, мстительно зашептал:
– Я этой дуре косорукой еще покажу. Она у меня еще поплачет. Ворон, а ты чего молчишь?
– А что говорить? – огрызнулся Влад.
– Ну ты как, идею одобряешь?
Вообще то он не одобрял, но сейчас время такое – каждый сам за себя. И если Савельева даст себя упоить, значит, она полная дура. Он бы на ее месте вообще никуда не пошел с такими то «друзьями». Ответить Влад не успел, в гостиную вернулись девушки. Савельева была мрачнее тучи, а Юлька, наоборот, сияла как начищенный пятак.
– Все, мальчики, мы согласны! – сообщила она. – Жуан, в котором часу начинаем?
– Думаю, часиков в семь. Тебя с ночевкой отпустят?
– Скажу предкам, что останусь ночевать у Светки Евдокимовой. – Сивцова пожала плечами.
– А ты как? – Жуан перевел взгляд на Савельеву. – Папанька твой не будет против?
– Не будет, – буркнула та и отвернулась.
– Значит, договорились! – Жуан посмотрел на свои новенькие часы. – Тринадцатого в семь вечера жду вас у себя.
* * *
Как же она ненавидела их всех! И Сивцову, и Жуана, и даже Эйнштейна. Единственным человеком в этой компании, к кому Варя не испытывала явной неприязни, был Ворон. Влада Воронина она просто боялась. Страх этот был иррациональным, абсолютно ничем не подкрепленным. Ворон не унижал ее, как Сивцова, и не выставлял посмешищем, как Жуан с Эйнштейном, кажется, он вообще ее не замечал. А она все равно боялась: и взгляда исподлобья, и чуть снисходительной усмешки, и того, что ему вдруг тоже захочется ее унизить и оскорбить.