Берлинский боксерский клуб - читать онлайн книгу. Автор: Роберт Шареноу cтр.№ 61

Графиня наломала в кастрюльку со вскипевшим молоком плитку черного шоколада и добавила сахара. Когда напиток был готов, она разлила его по трем чашкам, и мы отнесли их в спальню.

Там Хильди перебирала патефонные пластинки, занимавшие длинную полку рядом с трюмо.

– У вас столько пластинок, – сказала она.

– Без них бы я не выжила. Радио я продала несколько месяцев назад – мне осточертело слушать дурные новости и гадкую музыку, а ничего другого нынче и не передают.

– Никогда не видела столько пластинок джазовых певцов, – сказала Хильди.

– К несчастью, исполнять такую музыку запретили. И это, по-моему, просто смешно. Ну где, скажи на милость, Луи Армстронг и где – политика? Я все равно этих исполнителей слушаю – ночами и негромко.

Рядом с полкой с пластинками помещался старый, громоздкий деревянный патефон. Графиня начала одну за одной ставить на него пластинки. Под них мы и пили наш горячий шоколад. Джазовые песни были очень разные: одни смешные и веселые, другие грустные, но большинство пронизывала усталость и пресыщенность жизнью.

– Все эти вещи написаны и спеты в славные старые времена, про которые только сейчас становится понятно, какие замечательные они на самом деле были. Вот эту песню я люблю очень давно. Это Жозефина Бейкер. Знаете, кто это? Нет? Жозефина – чудесная чернокожая певица из Америки. Когда она гастролировала в Берлине, желающие попасть на ее выступление выстаивали длиннющие очереди. А выступала она, представьте себе, почти без ничего, в одной юбочке из бананов!

– Чищеных или нет? – неуклюже пошутила Хильди.

Графиня ничего не ответила и поставила следующую – старую и порядком заезженную – пластинку. Записанную на ней песню исполнял женский голос, усталый и в тоже время очень чувственный. Слова мне показались пророческими, словно певица пела про Германию, которая медленно умирала у нее на глазах.

Когда стихли последние ноты, иголка громко зашуршала по ближней к центру бороздке. Графиня сняла с пластинки звукосниматель и выключила патефон. Хильди уже глубоко спала на сиреневой бархатной кушетке. Графиня заботливо подложила ей под голову подушку и укрыла одеялом.

– Пусть здесь и спит. А ты ложись на диване в гостиной.

Она достала из шкафа одеяло и подушку.

– Спасибо, – сказал я. – Вы поступили очень храбро, когда пошли и забрали нас.

– Храбрец – ты, а не я. Ведь это ты все придумал и устроил. А я что? Просто отозвалась на твой звонок. Ты очень похож на своего отца, Карл.

Впервые в жизни я понял, что горжусь тем, что меня сравнивают с отцом.

Когда я улегся на диване в гостиной, было уже далеко за полночь. Но несмотря на поздний час, уснуть не получалось. В голове роились тревожные мысли. Как мне теперь найти родителей? Вовремя ли довезли отца к врачу? Сколько еще продлятся еврейские погромы? Прекратятся ли они вообще без вмешательства полиции, которая вмешиваться не спешит? И как нам в конце концов вырваться из этого кошмара?

Чтобы чем-то себя занять, я устроил ревизию того немногого, что мне удалось спасти из разгромленной мастерской. В ранце оказались: несколько штук блокнотов для зарисовок и дневники; деньги – совсем немного, – которые я прятал у себя под матрасом; дорогой мне номер журнала «Ринг» с Барни Россом на обложке; книга «Основы бокса для германских юношей»; и первый выпуск «Экшен комикс» с началом приключений Супермена.

Покончив со своим, я заглянул в рюкзак Хильди. Она тоже спасла свои дневники, а кроме того, любимое платье и свитер, который связала для нее мама. Я очень обрадовался, когда обнаружил у нее в рюкзаке герра Морковку и самую первую книжку про Кроху и Воробья. Предметы из прежней жизни помогли мне чуть менее мрачно взглянуть на положение, в котором мы все оказались. Пусть нацисты побили нам окна и переломали мебель – главное, что нам удалось сохранить самих себя. С этими мыслями я, отложив книжки, наконец уснул.

Утром Графиня договорилась с приятелем, жившим в нескольких минутах ходьбы от нее, что он разрешит нам воспользоваться его телефонным аппаратом. Возвращаться в галерею, чтобы звонить оттуда, было слишком опасно – по улицам до сих пор слонялись штурмовики в коричневых рубашках, тащили все, что приглянется в разгромленных лавках, и цеплялись ко всякому, кто казался им похожим на еврея. Кое-где штурмовики заставляли евреев убирать улицы, как будто евреи сами их и замусорили.

К приятелю Графини герру Брауну мы пошли вдвоем, без Хильди. Герр Браун, пожилой господин с пышными седыми усами, жил в небольшом особняке, некогда роскошном, но постепенно приходящем в упадок. Те же приметы упадка несли на себе изящный галстук-аскот и шелковый пиджак, в которых нас встретил хозяин. С помощью герра Брауна мы обзвонили все известные нам больницы и клиники, но ни в одной о больном по имени Зигмунд Штерн ничего не знали.

– Должно быть, им хватило ума обратиться к частнопрактикующему врачу, – сказал герр Браун.

– У твоих родителей есть знакомые врачи? – спросила Графиня. – Знакомые врачи-евреи?

– Не знаю.

– Не важно. Именно так они наверняка и сделали. – Уверенность в голосе Графини показалась мне слегка напускной.

– По радио рассказывали, что ночью было много арестов, – сказал герр Браун. – Вот и твоих родителей могли остановить и отправить за решетку.

Я живо представил себе маму с отцом запертыми в грязной и тесной тюремной камере. Что теперь будет с нами, со мной и Хильди? Неужели нас тоже арестуют?

– Не пугай мальчика, – сказала Графиня.

– Я просто пытаюсь смотреть правде в глаза.

– За что их арестовывать? – спросил я.

– Например, за подстрекательство к беспорядкам, – ответил герр Браун.

– За подстрекательство к беспорядкам? Как и кого они к ним подстрекали?

– Разумеется, никак и никого, – сказал он. – Но в газетах пишут, что погромы спровоцированы самими евреями. Их, судя по всему, даже заставят компенсировать нанесенный погромщиками ущерб. А сегодняшняя ночь может выдаться даже более бурной, чем вчерашняя. Так что советовал бы тебе, пока все не уляжется, отсидеться где-нибудь в четырех стенах.