|
Cтраница 41
Не знаю, что на меня нашло, зачем я купил эту тетрадь. Мальчишкой я никогда не вел дневник. Мне это казалось идиотизмом и девчачьей забавой. И вот теперь в свои сорок два года я пишу все подряд, чтобы заполнить одиночество и сделать вид, будто у меня есть близкий попутчик. Черта с два! Теперь я чувствую себя еще более жалким! Что за кретинизм! К тому же мне даже не хватает смелости пересказать события последних месяцев. Только подумать, в подобных случаях я первым советовал своим пациентам записаться на консультацию к психологу, а сегодня даже не решаюсь признаться, кем я работал до того, как весь этот геморрой свалился на меня.
Только что я сделал еженедельный ритуальный звонок брату, чтобы дать знать, что жив. Достал он со своей навязчивой идеей любой ценой изображать главу семьи и вернуть меня к нормальной жизни, как он это называет. А между прочим, старший брат – как раз я. Но он считает и всегда считал старшим себя. Он никогда не принимал мой выбор, теперь он шишка в хирургии, и меня достало его снисходительное отношение к общей медицине. Мой младший братец не так уж и плох, временами он просто глуповат, но я его очень люблю. Я знаю, он делает все, что может, чтобы помочь мне. Но когда же он поймет, что я не хочу его помощи? Я растерял свою жизнь. Ту, которой я для себя желал. Ничего не осталось. И нет мне прощения. Я это усвоил. Пусть же и он свыкнется с этой мыслью, черт его подери!
Я проглатывала страницу за страницей, то, что я читала, все больше захватывало меня. Он в дороге уже несколько месяцев. Мотается по всей Франции, понемногу подрабатывает на заводах, в фермерских хозяйствах, где ему чаще всего платят наличными, вчерную. Старается останавливаться на ночлег и покупать еду с минимальными затратами. Иногда спит в машине. В общем, от своей профессии он отказался. Стучится в двери, предлагает поработать, его нанимают или не нанимают. А максимум через десять дней он отправляется дальше. Он рассказывал об одинокой жизни день за днем, о своем молчании и работе, главная цель которой, судя по всему, – постараться окончательно вымотаться, загнать себя до изнеможения, отдыхая по нескольку часов в сутки, чтобы организм выдержал такое существование. Он с симпатией, уважением и глубоким интересом описывал тех, с кем работал, однако не завязывал никаких отношений, во всяком случае, в своем дневнике он об этом не упоминал. Как вдруг одна дата, можно сказать знаковая, привлекла мое внимание.
23 декабря. Звонил брату. Поругались. Он не понимает, почему я отказываюсь приехать к нему на праздники. Огреб от него по полной. С его точки зрения, я сошел с ума, одичал и неисправим. Я должен вернуться к работе, открыть новый кабинет, снова заняться медициной. Он так стремится вернуть меня к “нормальной жизни”, что даже предложил замолвить словечко за меня перед коллегами, помочь найти место. Его несчастный непутевый брат потерпел катастрофу. Пусть он оставит меня в покое! Пусть не мешает мне сидеть по уши в дерьме один на один с собственной профессиональной ошибкой! Их открыточное Рождество! Да меня стошнит, если я буду на нем присутствовать. Он, что ли, забыл, что из-за меня целая семья лишена своего лубочного Рождества? Я вот не забыл и никогда не забуду, что облажался, что однажды дал слабину… Блин, сдохнуть от этого хочется!
24 декабря. В качестве рождественского подарка я снял номер в убогом отеле, в промзоне. Я настолько торможу, что даже не запомнил название города, в который заехал. Больше поселиться было негде. Из-за рождественских каникул мне нечем заняться до третьего января. Сегодня шатался по улицам, глазел на людей, делающих последние покупки, выбирающих последние подарки. Потом суета сама собой стихла. Я остался один и, как идиот, останавливался перед окнами, где мерцали огоньки рождественских елок. В прошлом году я работал допоздна, занимался поносами и начинавшейся эпидемией гриппа. А потом я поехал к месье и мадам H., паре старичков, которые были мне очень симпатичны. Они никогда не покидали свою ферму, а их дети жили далеко. Они пригласили меня остаться и провести с ними рождественский вечер, догадавшись, что у меня ничего не запланировано. Как сейчас помню, они мне тогда сказали: “Наш добрый доктор не должен быть один в такой вечер, оставайтесь у нас”. И я с благодарностью принял их тепло и выцветшие гирлянды, с радостью согласился занять место их отсутствующих сыновей. Я доставил удовольствие и им и себе. До сих пор не забыл, с какой головной болью проснулся из-за пойла месье H. наутро. Вспоминают ли они меня сейчас, год спустя? Они тоже отвернулись от меня, как и все.
2 января. Завтра покину эту дыру, где торчу уже целую неделю. Сяду опять в тачку и еще немного удалюсь от мира людей. Я себе противен. Празднуя окончание худшего года своей жизни, я торчал в барах, главным образом вокзальных, куда стекаются все одиночества, чтобы утопить тоску в недорогом алкоголе под звуки паршивой музыки восьмидесятых. И я туда нырнул. Пил до одури, чтобы не вспоминать о новогодних праздниках прошлых лет, проведенных в моей деревне, где, не спрашивая моего согласия, меня сначала считали героем, а потом пригвоздили к позорному столбу. И мне отчаянно захотелось нежности, захотелось прикоснуться к женскому телу, обладать им. В таких местах никто особо не возражает: достаточно встретить остекленевший взгляд, подать сигнал, завязать подобие пьяной беседы, и вскоре будешь трахаться в сортире бара, прижав партнершу к грязной стене. Я действительно достиг дна. Все, на что я могу рассчитывать, – секс без всяких чувств, без души, без реального желания, просто чтобы стало легче или чтобы на несколько минут забыть о жизни, которая больше ничего не стоит. После чего, как выяснилось, пребывать в еще большей растерянности, чем раньше. Мне нечего ждать от других, я не хочу никогда ни к кому привязываться, у меня больше не будет ни друзей, ни любовных увлечений. Одиночество. Я продолжаю свои бессмысленные блуждания, все глубже погружаясь в них, с тех пор как сложил вещи в машину и сбежал, чтобы затеряться, чтобы забыть, кто я такой.
Пора было перевести дух, чтение угнетало меня. Элиас оставался незнакомцем, хоть я и получила доступ к его самым интимным мыслям, его страданиям, изгнанию из мира людей, к которому он сам себя приговорил. Только я не знала, в чем истинная причина происходящего. Он считал себя в чем-то виноватым и наказывал. Я машинально взглянула на часы у себя на запястье. Мы с Кати должны встретиться за обедом. Но перед тем как положить тетрадь на место, я поддалась искушению и открыла следующую страницу. Если навскидку, промежуток между записями составлял несколько недель…
Я застрял в деревушке в Провансе. Из-за недостатка сна я на пару секунд прикрыл глаза, и именно в этот момент на шоссе выскочил дикий кабан. Я подумал было, что на этом все и кончится, что тут я и завершу свою жизнь на фоне красивого пейзажа и дьявольский круг наконец-то замкнется. Но нет. Там, наверху, меня не хотят видеть. Животному повезло, оно скончалось на месте, мне не пришлось его добивать, и я позавидовал ему. Но от вида крови, плоти, кишок, намотавшихся на бампер и подгоревших на радиаторе, меня стошнило. Я выблевал все внутренности в канаву. Меня подобрал здоровенный парень, симпатичный и отзывчивый. Я постарался убедить его, что не надо со мной возиться и пусть он оставит меня в покое. Но мне это не удалось. Он ни за что не хотел бросать меня. А ведь я дал ему понять, что предпочел бы, чтобы он свалил. Он прикинулся дурачком, и хоть я и не поверил ему, в результате он все же добился своего. И вот я в домашней гостинице, принадлежащей его приятельнице. Если честно, он ей не оставил выбора. Она любезно встретила меня, а я повел себя как последний невежа. Сколько я еще пробуду здесь? Я так устал, больше не могу. И мне не удается уснуть.
Вернуться к просмотру книги
Перейти к Оглавлению
Перейти к Примечанию
|
ВХОД
ПОИСК ПО САЙТУ
КАЛЕНДАРЬ
|