Муха имени Штиглица - читать онлайн книгу. Автор: Арина Обух cтр.№ 24

Так же не представлялось уже возможным поднять всё это семейство и сфотографироваться. Все последующие фотографии мы просто стоим рядом.

Алоэ очень выросло и клонится набок. Дети мешают его стволу быть устойчивым. И уже хотят жить отдельно.

На пике своего расцвета они все уходят в какую-то холодную зелёную ярость. Но и она быстро проходит: ствол засыхает, приобретая цвет слоновой кости, на котором образуются длинные полосы жизни, будто прочерченные тонким пером…

Теперь алоэ пристально смотрит в хмурое небо, становясь к нему всё ближе и ближе.

Однажды я начала рисовать алоэ – получился автопортрет.

– Это твой дальний родственник? – спросила меня подруга.

Почему дальний?

Близкий.

Кот покончил с собой, выбросившись с 4-го этажа.

То есть не упал, не вывалился, а именно что выбросился. Сам. Как решил, так и сделал. Это был его выбор.

Вот опять точное слово – «выбор». Потому что кот выбирал. Так или этак?.. Люди видели.

То есть были свидетели. Они видели кота перед смертью и утверждали, что он целый час стоял на подоконнике – думал, значит; постоит, посмотрит вниз, ещё постоит, оглянется назад, в сумрак комнаты, где постылая жизнь, где его уже однажды выкидывали спьяну из окна, – то есть дорогу к смерти он уже знал.

Он опять оглянулся, представил свою жизнь – голод, пинки, побои, ор…

И бросился вниз.

Мог передумать, конечно, пока летел, встать на четыре лапы, как это умеют делать коты, – но не сделал. Не передумал. Сознательно пошёл на смерть.

История самоубийства соседского кота вывела всю семью из строя. Она тянула за собой другие истории, и не только кошачьи, но и человечьи, такие же страшные и необратимые…

– Да он уже в раю!.. Зажигает!

– Самоубийц не пускают в рай.

– Его пустят. Он был страстотерпец.

Этот кот был каким-то великим грешником, а не просто животным.

Он дожил до двадцати четырёх лет. У него нет зубов, из носа торчит сопля, и он всё время пытается чихнуть, но вместо этого у носа надувается пузырь, и кажется, что он скорее может улететь на нём, чем чихнуть. А ещё он блохастый.

– Бедный. Почему вы ему не помогли?

– Чихнуть?

– Нет, ну вообще…

– У него хозяева есть.

– И что они?

– Они сами в шоке. Он пережил свой кошачий возраст на двенадцать лет, и они решили, что он вечен. А ещё он не мяукает, а орёт таким хриплым басом: «МЭУ! МЭУ!» Мне кажется, он когда-то был пиратом. И сподвижники ему орали: «Эй, Дик, лови бутылку рома!»

В океане сансары Дик плохо себя вёл – пьянствовал, грабил, убивал, и вот теперь – «МЭУ!»…

У метро женщина продавала кота.

– Мама, смотри!.. Может, купим?

– Коты – наши враги. Аллергены.

– Но это такой хорошенький аллерген!.. И глаза у него красивые, как у тебя…

Пауза, смешок.

– Купила с потрохами. – Снова пауза. – А ты действительно считаешь, что у меня красивые глаза?

– Да, как у котика.

Уши, лапы, хвост стоили триста рублей. Плюс красивые глаза. А глаза-то и правда её. Затуманенные. Влажные. В слезах. Шерсть дымком растворяется в воздухе, сливаясь с сумерками. Будто кто-то макнул кисть в синюю, коричневую, фиолетовую и серую краски и, чтобы узнать, какой получится цвет, сделал кляксу на палитре. И вот – благородная клякса. Триста рублей. Распродажа. Любимых.

– Может, купим и подарим кому-нибудь?..

– Кому?

– Люсе.

– У Люси собака.

– Тогда, может, Зареме?

– Лёша выгонит Зарему вместе с котом.

– А почему она продаёт его?

– Не знаю… Может, тоже аллергия. На жизнь.

– Знаешь, я никогда не забуду его.

– Ты сублимируешься.

– Сублимируешься?

Звучало как название новой болезни.

В принципе, так и оказалось. Коты с тех пор не переводятся на моих картинах.

Одна из них висит в доме Заремы. Причём Дик. Фиолетовый кот. С фиолетовой яростью-шерстью. Зарема, впервые увидев его, заплакала, почувствовав океан страданий кота-грешника.

Лёша тоже тонко почувствовал Дика.

– Это вам не улыбка Джоконды, – сказал Лёша. – Тут всё гораздо сложней…

Я хочу, чтобы она умерла.

Она нежилец. Так, запятая в аквариуме. Зачем ей жить? Маленький пришелец с плавничками, мой убийца.

Тут одно из двух: умрёт она или я. Сначала покраснеет кожа, пойдёт сыпь, потом начнётся кашель и… А может, вся кожа покроется чешуёй, ноги срастутся в хвост и я буду лежать посреди комнаты, задыхаться и бить хвостом.

В общем, или я буду бить хвостом, или она.

Внутри меня бродили долгие мысли о смерти. Потом они растворялись, прятались в другие мысли, я шаталась по Москве, а внутри у меня жила смерть рыбы.

Эта запятая абсолютно не выходила у меня из головы. Просыпаюсь, а первая мысль о рыбе.

– Как её, кстати, зовут, Лина?

– Дороти. Дора.

Этим именем она как бы зацепилась за жизнь. Стала причастна.

Я узнала от Лины, что Дору нельзя ставить на подоконник – там холодно. Нельзя касаться её руками – она получает ожоги. Но, если точнее, то не совсем ожоги, а такие тепловые удары. Тёплые болезненные удары судьбы. В роли судьбы – я. Мне нравилось наблюдать, как она убегает от моих пальцев. Это были единственные моменты, когда она плавала по аквариуму, плела узоры, похожие на мёртвые петли.

Всё же остальное время она не двигалась с места. Замирала. Сама себя осознавала. В новых обстоятельствах. Словно рассуждая: что случилось? изменилась я или жизнь?

– А как она у тебя вообще появилась?