Были у Яробора такие купец с дочкой в лесу. Сам их замучил, а те до последнего дня искали неведомый красный цветок, исполняющий желания. Яробор уж и не помнил, волки их сгрызли у очередного куста, али они утопли в трясине. Но это было опосля того, как они белены обожрались, всё бредили наяву. Всё им песнь прекрасная чудилась в птичьем гомоне, да княжичи богатые средь тумана. С грибами разговаривали, зовя тех старцами. Сорок дён их водил лесовик по чащобам, умалишённых.
Лесовик всё рассказывал, а человек тыкал перстом в стекло. Яробора при таком деле даже любопытство разобрало, что может быть в этом зеркале такого, что ныне не могут без него обойтись. Белкин Павел разговаривал с ним, как с собеседником живым, эти сказывали, что записывают мои ответы в стекло, словно в подорожную грамоту, али на бересту для памяти, хотя не видно писчих принадлежностей, даже чернил. Да и как писать пальцем на стекле? Чудно это. Лугоша вся извелась, но так и не смогла заглянуть туда. А Яробор дал сам себе зарок обрести такую штуковину.
Пока он вёл спрос, стрельцы всё крутили головами по разные стороны. Да и не только головами, но и пищалями, дёргаясь на каждый безобидный шорох, что шёл из окружающего дорогу леса. Вскоре осмелевшие мужики спустились, дабы поджечь странные белые палочки, от которых исходил неприятный дым. Хозяину лесной чащи дым был неприятен, но когда мужичьё щелчком пальцем бросил тлеющий огонёк в кусты, то Яробор с трудом сдержал желание убить наглеца. Это же пожар, это смерть древ и зверья.
Яробору стоило больших усилий, свершённых над собой, чтоб успокоиться и продолжить речь свою. Чтобы отвлечься, он даже приподнял за шкирку дохлого пса. Тот был в чёрной блестящей шкуре, словно заживо вывернутой наизнанку влажным мясом наверх. В нём было пудов шесть, не меньше. Здоровый волкодав, такой ежели человека цапнет, то порвёт как крола́. Яробор вспомнил, что видел подобных тварей, отгонял прочь, но думал, что это опять боги меж собой усобицу устроили, ан нет, пришлые, оказывается.
Наконец, колдун, косившийся на тушу чёрной псины, перестал вопрошать, выдав Яробору и Лугоше небольшие кольца, что надевались на запястье. Ярко-жёлтые наручи были изготовлены из того, что лесной бог никак не мог разобрать. Они гнулись как ростки молодых древ, при этом гладкие, как кожура яблока. Наручи, как их ни крути, всегда оставались цельными. Ну, не из жилы же али шкуры зверя неведомого сделаны они. Тоже загадка.
– С этими браслетиками вам нужно дойти до центра социализации, там вам выдадут дальнейшее предписание, – произнёс он наставительно.
– Зачем? – влезла в беседу Лугоша, вертя новое украшение.
Она попеременно надела его то на одну руку, то на другую, вытянув перед собой, как золото красное.
– Мартышка и очки, – едва слышно буркнул чародей, но Лугоша на то и дикая лесная девка, чтоб услышать.
– А мартышка – это кто? – спросила она, не сводя глаз с жёлтой полоски гибкого не пойми чего, заставив поперхнуться и покраснеть колдуна.
Яробор едва заметно усмехнулся, он-то сразу смекнул, что человек сравнил её с малым дитём, но всё же слово «мартышка», похожее на прозвище дурачка Мартына, было забавным.
– Давайте в город, – не желая отвечать, позвал колдун.
Яробор, подняв бровь, посмотрел на кареты.
– Без коней?
– А зачем нам кони? Там в каждом по несколько сотен лошадок.
Яробор обвёл взглядом сначала один воз, потом другой. Он не чуял коней. Не чуял в железе и конских призраков. Тем не менее они, преодолевая неразумение и диву дивясь, взобрались на остроносый воз, усевшись сверху под надзором чародея. Колдовства не было, но карета сначала заскулила, потом заревела непонятным голосом. Из двух труб вырвался чёрный едкий дым, и кареты тронулись с места. Лугоша сначала вцепилась в рукав дядьке, испуганно таращась на диковинку, а потом осмелела, начав даже напевать песню.
– Дядь Яробор, совсем как в сказке, когда на печи ехать можно, – произнесла она, – чудеса, да и только.
Яробор улыбнулся и кивнул, сам подмечал виденное вокруг. Ехали по широченной скатерти-дороге на зелёном железном сундуке о восьми колёсах, с пышущими жаром трубами весьма быстро. Ехали вместе со стрелецким десятком, вооружённым чудными пищалями и одетым в чудные одёжи, миновав вскоре небольшую заставу, преграждающую путь всяческим недругам, преодолев большой незримый колпак.
Глава 9. Яробор и город до небес
После той сшибки долго пришлось ехать на железной телеге, воняющей странной гарью, словно не дрова горели в печи, а неведомая гадость, но всё же Яробора и Лугошу довезли до самого города. И чем ближе был стольный град, тем больше дивились они. За много вёрст стали видны блестящие на солнце башни и громадные дворцы, украшенные разными рисунками.
Но вскоре их ссадили с верха повозки, оставив пешими идти дальше. Стрелецкий чин сослался на непонятные дела, покаявшись в вине, что не может далече их подвести. Там же они распрощались, подняв напоследок свои зеркальца так, будто через стекляшки смотрели. Яробор непрерывно озирался по сторонам, выглядывая непривычное лесным жителям бытие. Тут и обычный деревенский мужик ходить будет, разинув рот, а уж про лесного бога и вовсе молчать можно, хоть он и старался не подавать виду, ведя себя деланно спокойно. Вокруг них, на дюжину саженей вверх, не меньше, уходили стены огромадных домов. В каждом окне стёкла в два-три аршина, ровненькие-ровненькие. Сколько изб там было составлено одна на другую, со счёта сбиться можно. И все каменные, и ни одного из сосны или лиственницы, а землянок и подавно нет. Хотя нет, были. Люди непрерывным потоком уходили под землю, и таким же потоком выходили оттуда, но всё время новые, словно не землянка то была, а лаз широкий, токмо куда ходили они, оставалось загадкой.
И люди. Они ходили, ряженые непривычно, по широкой улице, устланной тем самым серым наносом, что и дорога, где бой шёл. Люди ходили по окраинам, а посерёдке ездили телеги всякоразные. Сами собой ездили, и без колдовства даже. Их было так же много, как и людей. Видимо-невидимо. Чёрные, как ворона крыло, червлёные, как ягоды земляники, синие, как небо, и прочие. Аж в очах мельтешило. Яробор даже глаза закрыл ненадолго, чтоб в думах порядок навести.
В голове у него кружилась птичкой-невеличкой спасительная мысль, что люди всегда те же, что тысячу лет назад, что сорок тысяч. Ну, наряды другие, ну, возы самоходные, ну, дома высотные. Люди-то те же.
Город меж тем жил своим чередом, кипя, как ярмарка на праздник, пестря нарядами, шумя на всевозможный лад. Прохожие огибали Яробора и его спутницу, посматривая косо на одёжи да на наручи жёлтые, словно те клеймом были, но слов не говорили и перстами не тыкали.
Глаза же лесного бога стали присматриваться к мелочам, а внутренний колдовской взор довершал рисунок бытия. Вот беззаботные юнцы шумно обсуждали какого-то препода. Что это за чин такой, непонятно, потом узнается, как узнается и то, почему он их загрузил каким-то сопроматом, но, видать, не так уж тяжка та поклажа, раз такие костлявые да немощные снести смогли. Всяко легче брёвен для сруба да мешков с мукой на мельнице.