Зеркало для героя - читать онлайн книгу. Автор: Святослав Рыбас cтр.№ 92

Незнакомец (это был нотариус) поздравлял Нину с удачной сделкой и раскладывал на холщовой скатерти купчие документы.

Она тупо смотрела на золотой перстень на его мизинце, и ей мерещилось какое-то другое золотое кольцо, которое она когда-то видела на мизинце — у кого же?

Нина ощущала растерянность и досаду. Винтергауз покупал ее последнее, ее кровь.

— Вы не верите удаче? — усмехнулся нотариус. — Позвольте, я взгляну на ваши бумаги.

Блеснул нотариусский перстень, чужие пальцы сжали ее собственность. «Не надо, — предостерег ее рассудительный голос. — Это враги. Где ты будешь жить, если продашь усадьбу?»

Но другой голос напомнил, что России больше нет и нельзя жить химерами.

Нина вспомнила, у кого видела золотое кольцо: у Корнилова. Бесстрашный генерал выплыл из прошлого, чтобы укорить ее, однако нагловатый стряпчий оттеснял его.

— Хорошо, я продаю! — сказала Нина.

Из кожаной папки, где хранились ее бумаги, высовывался край фотокарточки. Родина слала Нине последнее напутствие.

Винтергауз, уловив ее замешательство, заторопился идти поскорее в контору, подписывать купчую и получать долгожданные фунты.

— Да не убегу я! — насмешливо вымолвила Нина. — Или боитесь, что наши займут Донбассейн и я передумаю?

— А если не займут? — бросил нотариус и быстрым движением выхватил из папки фотокарточку. — Позвольте полюбопытствовать?

Нина ударила его по руке. Фотография Петрусика взлетела над столом. Нотариус отшатнулся, крикнул:

— Сумашедшая!

Винтергауз, покачивая головой, снисходительно похлопал его по спине, словно советовал утихнуть.

— Поднимите, — велела Нина.

Нотариус подумал немного, затем развел руками.

— Ну и темперамент!.. Я подчиняюсь, мадам! — сказал он, подняв фотокарточку с пола.

«Господи, до чего ты меня доводишь!» — мелькнуло у нее.

Надо было скорее кончать дело.

* * *

Вечером Нина уже была богатой. Она подарила пятьсот фунтов Артамонову, не зная, зачем это делает, просто жертвуя, как свечу поставила.

— Откупаешься? — догадался штабс-капитан.

— Я в Константинополь поеду, — сказала она. — Здесь ничего путного не будет.

— Не будет, — сразу согласился он. — Теперь наши либо в земле, либо нищенствуют.

Услышав эти слова, Нина раздражилась еще больше. Как ей хотелось, чтобы кто-то сохранял веру, тогда бы ей было легче.

Вокруг кружилась легкая жизнь Приморского бульвара с вечными интересами развлечений и самообмана, напоминающая бурление турецкой Перы. Странно было смотреть на мужчин и женщин, прогуливающихся неспешными шагами под перемежающиеся звуки волн и «Маньчжурского вальса», ведь они шли по краю пропасти!

— Пойдем к моим увечным воинам, — предложил Артамонов. — Устрою им праздник, а ты поглядишь, как прозябают калеки… Не бойся — стонов не будет, народ там веселый.

Нина согласилась, испытывая некую вину.

Сперва она зашла в магазин, переложила в сейф брезентовый портфель с деньгами и взяла у Алима винограда и яблок.

Татарин перевязал два пакета бечевкой, потом грустно сказал, что приходил какой-то военный, оставил нехорошую бумагу.

Он подал ей листок с печатью комендатуры, где предписывалось «Русскому кооперативу» освободить занимаемое помещение к двадцатому сентября ввиду обстоятельств военного времени.

— Бакшиш надо дать, — заметил Алим. — Я знаю.

— Дай сюда. — Артамонов выдернул и порвал листок. — Конец «Русскому кооперативу». Все, Нина-ханум, закрывай дело.

— Ты пьяный, да? — удивился татарин.

— Это я пьяная, — сказала Нина. — Ничего, Алим, не пропадем… Мы идем проведать наших калек. Ты закрывай магазин. Завтра поговорим обо всем.

— Нельзя воевать, надо бакшиш дать, — продолжал свое Алим.

Нина засмеялась, и они ушли.

Неужели, думала она, все так зыбко, что за одним сразу рушится остальное? Не нужен «Русский кооператив», не нужен рудник. То есть нужен, но некому, кроме британца и Симона, им заняться… Что ж, будем умствовать о своем предназначении, о нашем кресте, о тяге к самоубийству. Должно быть, прав отец Сергий, — выбили у народа главную скрепу, а теперь все дозволено.

— Ты помнишь стих великой княжны? — спросила Нина и быстро прочитала:

— Да, — произнес Артамонов и повторил: — Пошли нам, Господи, терпенье… Ты только не жалей их. Конечно, калеки, не сразу привыкнешь. Но они живее тебя, они верят.

— В Бога, что ли? — спросила Нина.

— В Россию верят. Ты ведь тоже когда-то верила.

— Им нельзя не верить, я понимаю, — согласилась она. — А нам?

— Они — хорошие, — сказал он. — В них сохранилось то, что мы потеряли. Они выстрадали свою веру.

— А мы чурки деревянные? — заметила Нина. — Я тоже верю в Россию. Иначе жить незачем. Думаешь, я живу ради торговли?

Артамонов так не думал. Он громко хмыкнул и пошевелил плечами, отчего приподнялся пустой рукав. Было видно, что ему не хочется рассуждать о ее вере.

Они купили вина, больших татарских бубликов, калачей, брынзы и, наняв извозчика, поехали в Корабельную Слободку к Малахову кургану. Там в маленьком домике, похожем на домик Осиповны, обитали инвалиды, члены Союза увечных воинов. По дороге Артамонов вспомнил о памятнике адмиралу Корнилову на кургане — связь двух Корниловых была явной, — но вспомнил без надрыва, а как о бессмертной душе. И снова Нина подумала, что все погибает, что эти сладкие молитвы прошлому не дадут штабс-капитану, не дадут тысячам и тысячам других людей отступить от края. Ее ожидало впереди полное одиночество.

— Все о войне и о войне! — с упреком сказала она. — Ведь мы с тобой, кажется, скоро уж распрощаемся.

— Пеший конному не товарищ, — ответил Артамонов. — Судаков уже успокоился, Пауль уехал, а я тоже куда-нибудь приткнусь.

Вскоре они приехали к артамоновским инвалидам.

Двое безногих молодых людей жили в семье судового механика и вместе с сыном хозяина, слепым юношей с обожженным лицом, занимались плетением корзин. Нина пожалела, что приехала: она устала от мучений. Смущаясь от того, что здорова и богата, она знакомилась с ними, зачем-то ощупывала поданную ей корзину и не могла понять Артамонова. Что он хотел показать? Все были любезны с ней, как с чужой.

— А-а, вы продали свай рудник? — удивленно произнесла хозяйка и стала извиняться за то, что не готова по-настоящему угостить ее.