Наверное, Шелтер прочел противоречивые мысли и понял охватившую меня внутреннюю борьбу, улыбнулся и покачал головой.
– Ничего, Мира. Через три дня я уеду. И не знаю, когда вернусь. Если вообще вернусь. Ты будешь меня ждать?
– Буду, – легко выдохнула я.
Конечно, а как же иначе? Неужели у него еще остались сомнения?
– Вот заодно и узнаю, каково это: быть там, когда тебя ждут здесь, – с улыбкой заметил генерал. – И каково возвращаться сюда, когда тебя кто-то ждет.
Я снова шагнула к нему, убивая едва восстановившееся расстояние, коснулась рукой его лба и очертила указательным пальцем защитный круг. Не без труда дотянулась губами до его центра, Шелтеру пришлось наклониться, чтобы у меня получилось.
– Пусть Тмар вас хранит. Я буду молиться за вас, генерал Шелтер.
Он улыбнулся, снова обнимая меня и целуя.
* * *
Это был длинный, солнечный и невероятно радостный для меня день. Пожалуй, я не могла припомнить другого такого за последние несколько лет, а может быть, и за всю мою жизнь!
Нацеловавшись в поле так, что у меня заныли губы, мы поехали дальше. Оказалось, что окрестности генеральского дома богаты на живописные места. Здесь даже нашелся водоем. Конечно, он не был похож на море, просто маленькое озерцо или даже пруд, но я с удовольствием окунула в него ноги, хоть для этого и пришлось снять чулки. На предложение присоединиться ко мне, генерал Шелтер лишь скрестил руки на груди и со своей обычной ухмылкой заявил:
– Я залезу в эту воду только в одном случае: если мы с тобой решим поплавать нагишом.
За что и был обрызган с ног до головы.
Когда нас одолевал голод, мы заезжали в какой-нибудь небольшой городок, где рядом с рыночной площадью всегда можно было найти несколько кафе. В одном повар прямо при нас пожарил в кипящем масле плоские булочки, растянув тесто руками так, что в центре образовался совсем тоненький слой. Еще горячую зарумянившуюся лепешку он обмакнул в сахарную муку, перехватил шуршащей бумагой и вручил мне. Я от нетерпения обожгла об нее язык и губы.
В другом городе и другом кафе мы съели уже более основательный обед, сидя на террасе, оплетенной каким-то вьющимся растением, от которого образовывалась приятная тень. Было непривычно оказаться гостьей, расслабленно попивающей кофе, пока подавальщики носятся туда-сюда, разнося между столиками еду.
В третьем городке мы попали на местный праздник, где всем наливали какой-то холодный, сильно пенящийся напиток. Он оказался сладковатым на вкус, и после пары глотков мне стало еще веселее. Пока я, сжимая в руках громоздкую кружку, которую мы взяли на двоих, ибо одному с ней было не справиться, открыв рот наблюдала за выступлением жонглеров, Шелтер умудрился где-то купить мне цветов.
– Помню, на тебя произвела благоприятное впечатление эта наша традиция, – объяснил он, когда я недоверчиво посмотрела на аккуратный нежный букет, который он мне протянул и обменял на кружку.
За одно это я готова была расцеловать его при всех. Но, конечно, не решилась. И к чести генерала Шелтера, он щадил мою стыдливость, на людях максимум позволяя себе предложить мне локоть. Лишь когда мы останавливались прогуляться в пустынных местах притягивал к себе для нового поцелуя.
Поскольку почти сразу солнце стало припекать, Шелтер снял мундир, а потому в нем никто не узнавал военного. Зато в каждом городке его мотоцикл неизменно собирал толпу местных мальчишек, которые облепляли его и подолгу не давали нам тронуться с места, клянча:
– Дядя, покатай! Ну, пожалуйста, покатай!
Шелтер только смеялся в ответ.
Он вообще сегодня много смеялся, гораздо больше и намного искреннее, чем обычно. Я его практически не узнавала. Как будто генерал еще и помолодел заодно. Лишь заглядывая ему в глаза, я видела все ту же тьму, которая хоть и старалась сегодня быть дружелюбной, но все равно несла в себе какую-то скрытую угрозу. Только теперь я уже сомневалась в том, что она угрожает окружающим, а не самому Шелтеру.
Солнце успело опуститься довольно низко, когда мы наконец вернулись в особняк. Поставив мотоцикл на место все в том же строении – как выяснилось, оно называлось гаражом, – Шелтер последний раз обнял и прижал меня к себе, целуя жадно и как-то отчаянно, словно понимал, что в следующий раз ему удастся сделать это нескоро. Видимо, позволять себе лишнее на глазах у слуг он тоже не собирался.
И, наверное, это было добрым знаком, только я уже сама не знала, чего хочу, потому и вцепилась в его шею так, что мы не скоро смогли разорвать объятия.
За этим последовал еще один совместный ужин на террасе, после которого мы сидели на ступеньках с бокалом вина, провожая взглядом садящееся за горизонт солнце. Мы делали так часто, но сегодня почти не разговаривали. То ли наобщались за день, то ли каждому было о чем подумать.
Например, о том, что в отпуске Шелтера осталось всего два дня. Теперь от этой мысли сердце сжималось особенно болезненно. Может быть, прав был генерал, что не обзаводился семьей или близкими отношениями с женщинами. Это же с ума можно сойти, если ждать его оттуда. А если он не вернется? До сих пор удача ему сопутствовала, но любая удача рано или поздно заканчивается.
Когда солнце скрылось за горизонтом, а наши бокалы опустели, Шелтер молча поднялся на ноги, протянул мне руку, да так и оставил мою в своей ладони: единственная вольность, которую он допустил в отношении меня в своем доме. Против обыкновения он проводил меня до двери моей комнаты, так и держа за руку.
Я ждала, что он попытается войти следом и все-таки остаться на ночь. Наверное, я бы ему даже позволила. И самое ужасное: я сама этого хотела. Хотела так сильно, что испытала жгучее разочарование, когда генерал, быстро поцеловав напоследок, пожелал мне спокойной ночи, повернулся и пошел прочь. Я почти готова была его окликнуть. Почти…
Оказавшись по другую сторону двери, я поняла, что меня снова колотит как от сильного озноба.
– Да что же это такое? – почти простонала я, не понимая, что происходит.
И поторопилась отправиться в душ, чтобы немного прочистить мысли. К счастью, Марию я давно отучила пытаться помочь мне с переодеванием.
Вода помогла. Вместе с дорожной пылью она смыла с меня тревоги, сомнения и неуместное возбуждение. Торопиться некуда. Шелтер обязательно вернется, ведь он непобедимый генерал Варнайского Магистрата. И когда вернется, он обязательно что-нибудь придумает. Придумает, как мы сможем быть вместе так, чтобы это не было бесчестием для меня.
Завернувшись в халат и подсушив волосы полотенцем, я взяла гребень, прошла в комнату, открыла окно и села на широкий подоконник, усыпанный подушечками, чтобы послушать пение вечерних птиц, пока волосы будут сохнуть.
Как и в первую мою ночь в доме генерала, из окна на меня дохнуло запахом цветов, и пронзительное щебетание птиц ворвалось с теплым дыханием ветра. Едва я успела устроиться поудобнее, как к птичьему концерту добавилась еще одна мелодия.