Белые лилии  - читать онлайн книгу. Автор: Олли Ver cтр.№ 36

«…Настанет время, когда, созданное мною, станет настолько величественным, что затмит меня…»

Здесь она такая молодая, такая светлая, такая воздушная. Здесь она еще похожа на статуэтку, которую дарил ей отец. Здесь, на этой фотографии, она все еще умеет летать… Он посмотрел на страницу книги, которая была заложена фотографией, и там: линии карандаша, как истерика, как беззвучный крик о помощи, который никому не услышать.

«И началась самая увлекательная из охот…»

Подчеркнуто несколькими десятками линий разной толщины и нажима, обведено рамкой и повторено на полях бессчетное количество раз разным почерком разного размера, словно крик, преходящий в беспомощный шепот, вновь рождается воплем. Столько раз он видел это, и снова, как в первый раз, он смотрел на её отчаянье в карандашных мазках, линиях, буквах… Только теперь ему не жаль её.

Она говорила: «Когда люди станут охотиться на людей…»

Он поднял руку, поднес шее, но остановился – тату-мастер сказал не трогать. Губы Максима безотчетно потянули уголки – он и сам не сразу понял, что улыбается. Когда люди станут охотиться на людей…

…начнется самая увлекательная из охот, – тихо сказал он.

Улыбка расцвела на мальчишечьем лице, хищно сверкнув клыками. Он закрыл глаза – пальцы медленно провели по воспаленной коже шеи, считывая подушечками каждую букву, пропитанную её отчаяньем – теперь оно навсегда впиталось в него.

Он поднял голову и огляделся. Довольный проделанной работой он осматривал стены, испещренные копиями фотографии, и впервые радовался тому, что отец снова уехал в командировку. То, что раньше развязывало руки ей, впервые подарило безграничные возможности ему. Максим ухмыльнулся и снова провел рукой по шее – там красовалась дань людской подлости, которую он взял на вооружение. Где в нескольких словах: танец букв, как пляска совести, как разноцветная карусель, где ложное и истинное так быстро сменяют друг друга, что смазывается в одно радужное пятно. Как весьма эффективное оружие. Можно бояться палки, а можно взять её в руки и замахнуться посильнее.

И он замахнулся.

Черно-белые копии одной и той же фотографии облепили стены её убежища снизу доверху. О, он очень старался её удивить. Часть из них так высоко, что она никогда не доберется до них, потому что даже Максиму, здоровому, заметно подросшему, молодому парню понадобилась стремянка, чтобы задуманное выглядело так, как он хотел. Она при всем желании не сможет повторить этот трюк, даже несмотря на то, что она уже две недели обходилась без инвалидного кресла. Глядя на комнату оклеенную ксерокопиями, он искренне жалел только о том, что не смог выкупить саму статуэтку. Он оглядывал высокие стены: отовсюду на него смотрело счастливое лицо фарфоровой куклы. Десятки, сотни, возможно и тысяча – он так увлекся, что счет копиями не вел. Внутри что-то запело, заискрилось – темно-синее ожило, приятно щекоча нутро. Словно звездопад, словно музыка. Он тихо засмеялся. Везде и всюду изображения фарфоровой статуэтки смотрели на человека в центре комнаты, словно зрители. Молчаливые лица, полные пустой радости, лишенные осмысленности глаза, мертвый фарфор кожи. Он так долго искал её изображение. Потратил на это несколько дней. Еще два дня ушло на то, чтобы сделать невероятное количество копий. И все это ради одного – увидеть, каким будет её взгляд. Он терпеливо ждал среды, чтобы уехал отец. Он с тем же терпением дожидался четверга, чтобы помахать рукой водителю, который отвезет её на восстановительные процедуры. И все это время, время ожидания, он чувствовал, как его заполняет темно-синее, только теперь в этом сладком сиропе ненависти появился совершенно незнакомый оттенок: что-то совершенно новое, незнакомое, таинственное и безумно притягательное – оно приятно щекотало нервы в ожидании выражения её глаз.

И когда она вошла в комнату, он обернулся. Увидел, как бледное лицо обратилось к потолку, чтобы, осматривая творение его рук, спускаться по стенам все ниже и ниже. И когда в стеклянных шариках глаз ослепительно сверкнуло недоумение, сменилось удивлением и, умножаясь, разрастаясь, перерождаясь, обернулось искрящейся ненавистью, Максим узнал в узком лице, в тонких губах, в огромных глазах, глядящих на него, то, что ласкало его темно-синее – вседозволенность.

«Он знает, как я хочу летать»

Максим улыбнулся.

«Он знает, что я никогда не смогу…»

Максим засмеялся.

Недоумение, удивление, ненависть расцвели друг за другом, превращая иссушенное лицо в холст, и там эмоции, словно краски на воде, разноцветными кругами, наползая друг на друга, застилая собой, смешиваясь: недоумение, удивление, ненависть…

Ну же! Говори со мной…

Смех Максима – тихий шелест: прозрачный, легкий, невесомый.

Она посмотрела на него, и тонкие, белые губы, сухие и словно совсем безжизненные раскрылись:

– Ты будешь таким же несчастным, как и я… – шепчет она.

Он кивнул, опуская голову вниз. Его ладонь легли на шею, пальцы медленно, сверху вниз, по буквам: «И началась самая увлекательная…». Максим поднял голову, посмотрел на неё – такая маленькая… теперь ей не дотянуться до него.

Я прихожу в себя под гул: словно сотни тысяч пчел закрыты в банке, и они возмущенно гудят, роятся, ползают по прозрачной стенке, тычутся в узкое горлышко, закрытое крышкой… а я сижу внутри. Тогда почему звук глухой? Глухой, зудящий, монотонный… Громкий мат совсем рядом заставляет меня вздрогнуть. Открываю глаза, моргаю.

– Тише, тише…

Её лицо – первое, что я вижу.

– Сука… – шиплю сквозь зубы.

Она улыбается:

– Да, да… – смеются надо мной ореховые глаза. – Я в курсе. Но…

Оглядываюсь – я в машине. Заднее сиденье огромной тачки невероятно вместительное, а потому нам вдвоем место хватает, но…

…совершенно нет времени, – говорит она.

Огромная ручища хватает меня за подбородок и грубым рывком поворачивает к себе:

– На меня смотри, – тихо говорит она, и от её голоса по нутру пробегает ледяная судорога.

Как же я раньше этого не видела? Где были мои глаза?

Затравлено шарю по классически правильным линиям славянского лица, и не вижу красоты. Она: сила, железо, власть.

– Где мы?

Хищная улыбка, объезженная ярость в скупых движениях, ничем неприкрытое «ятебешеюсверну», как лейтмотив каждого жеста, и холодный золотой отблеск в теплых ореховых глазах. За стеклами столько людей, что их тела прячут от меня внешний мир.

– Кто эти люди?

Я же знала это! Господи, я же видела это тысячу раз в сказочных дворнягах! Так почему не увидела в тысячу первый?

– Это свободные рабы.

Толпа снаружи роится: толкается, гудит, перемешивается. Громкие вопли, словно взрывы: крик из толпы порождает волны людских голосов, и они словно круги на воде расходятся, подхватываемые громкими глотками.