Последняя из единорогов - читать онлайн книгу. Автор: Питер Сойер Бигл cтр.№ 56

Мой брат Уилфрид твердит, что со мной такое случиться попросту не могло, что это несправедливо. С девчонкой, да еще и с маленькой и до того глупой, что она и шнурки-то на своих сандалиях завязать не умеет. А по-моему, все справедливо. По-моему, все и всегда происходит в точности так, как следует. Ну кроме событий и вовсе печальных, а может, и они тоже.

Я Суз, мне девять лет. В следующем месяце, как раз в годовщину появления грифона в наших краях, исполнится десять. Уилфрид говорит, он ради меня и прилетел – услышал, что родилась самая некрасивая девчонка на свете, и решил меня слопать, однако я и для грифона оказалась чересчур некрасивой. Вот он и свил гнездо в Телесу (это мы его так называем, «Телес», а по-настоящему он зовется «Темный лес», потому как уж больно там темно под деревьями) и принялся поедать наших коз и овец. Грифоны, если место им нравится, всегда так делают.

Однако детей он до нынешнего года не трогал.

Я его видела только раз – я хочу сказать, раньше, – как-то ночью он поднялся над деревьями, точно вторая луна. Правда, первой в ту ночь не было. Ничего во всем мире не было, кроме грифона, – его золотистые перья горели на львином теле и на орлиных крыльях, когти походили на огромные зубы, а страшный клюв казался слишком огромным для головы… Уилфрид говорит, я потом три дня визжала, да только он врет, и в погребе я тоже не пряталась, как он уверяет, а спала те две ночи в амбаре с нашей собакой Малькой. Я знала, Малька меня никому в обиду не даст.

Я хочу сказать, родители тоже не дадут, если сумеют. Просто Малька самая большая и сильная собака во всей деревне и ничего не боится. А после того как грифон утащил Джиан, дочь кузнеца, мой отец перепугался и все бегал туда и сюда с другими мужчинами, пытаясь устроить что-то вроде дозора, чтобы люди всегда знали о приближении грифона. Я понимаю, он боялся за меня и за мою мать и делал все, чтобы нас уберечь, но я себя от этого в большей безопасности не чувствовала, не то что рядом с Малькой.

Да никто и не знал, что теперь делать. Во всяком случае, не знал отец. Пока грифон только овец воровал, уже было плохо, потому как почти все у нас живут тем, что продают шерсть, или сыр, или поделки из овчины. Но когда он в самом начале прошлой весны утащил Джиан, тут уж изменилось все. Мы направляли гонцов к королю – трижды, – и всякий раз они возвращались с кем-нибудь посланным королем. В первый раз с рыцарем, он был один, сам по себе. Звали его Дуросом, он мне яблоко дал. Поскакал он в Телес, распевая, посмотреть на грифона, – только мы того рыцаря и видели.

Во второй раз – после того как грифон унес Лули, мальчика, который работал у мельника, – король прислал сразу пятерых рыцарей. Один из них вернулся из леса, но умер, не успев рассказать, что там было.

На третий раз в деревню пришел целый эскадрон. Во всяком случае, так сказал отец. Я не знаю, сколько в эскадроне солдат, но этих было много, два дня они расхаживали по всей деревне, разбили повсюду шатры, лошади их стояли во всех сараях, они бахвалились в таверне, как в скором времени расправятся с грифоном ради нас, бедных селян. Когда они колонной направились в Телес, с ними шел, играя, оркестр, – я это помню и помню, как музыка прервалась и какие звуки мы услышали следом.

После этого деревня гонцов к королю не посылала. Мы не хотели, чтобы погибли другие его люди, да и ничем они нам не помогли. С того времени все дети после захода солнца, когда грифон пробуждался от дневного отдыха и вылетал на охоту, спешили укрыться по домам. Мы не могли больше ни играть вместе, ни бегать по поручениям взрослых, ни присматривать за овцами родителей, даже спать с открытыми окнами и то не могли, потому что боялись грифона. Мне только и оставалось что читать книжки, которые я уже знала наизусть, да жаловаться отцу с матерью, слишком уставшим от того, что им приходилось не спускать глаз с меня и Уилфрида, чтобы еще и думать о наших нуждах. Они ведь и прочих детей охраняли – в очередь с другими родителями, – и овец, и коз, а оттого всегда были усталыми, да и испуганными тоже, и большую часть времени мы просто злились друг на друга. Так во всех семьях было.

И тут грифон унес Фелиситас.

Она не умела говорить, но была моей лучшей подругой, всегда, с малых лет. Я всегда понимала, что ей хочется сказать, а она понимала меня лучше, чем кто-либо еще на свете, и мы играли – по-своему; я так больше ни с кем не играла. Ее семья считала, что она только хлеб даром ест, ведь никто же не возьмет в жены немую, ну и отпускала почти всегда к нам – пусть у нас кормится. Уилфрид подшучивал над ее шепотли-вым кряканьем, единственным звуком, какой она умела издавать, но я дала ему камнем по башке, на этом его шутки и кончились.

Я не видела, как все было, но в голове моей вижу ясно. Она знала, что выходить из дома не следует, но так всегда радовалась, попадая к нам вечерами. А в ее доме никто и не заметил, как она уходит. Никто из них не обращал на Фелиситас никакого внимания.

Услышав о ее гибели, я решила сама повидать короля.

Ну той же ночью и отправилась, – днем ведь ни из моего дома, ни из деревни не улизнешь. Не знаю, что бы я сделала, если б мой дядя Амброз не повез той ночью овчины на ярмарку в Хагсгейте, а чтобы попасть туда к открытию, выезжать надо задолго до восхода. Дядя Амброз – самый лучший из моих дядьев, но я понимала, что просить его отвезти меня к королю нельзя, он пошел бы прямиком к моей матери и сказал ей, чтобы мне дали серы с черной патокой да уложили с горчичником в постель. Он даже своих лошадей потчует серой с черной патокой.

Поэтому я легла тем вечером пораньше и стала ждать, когда все заснут. Мне хотелось оставить на подушке записку, но я писала ее и рвала, писала и рвала, и бросала клочья в очаг, и боялась кого-нибудь разбудить или проворонить отъезд дяди Амброза. И в конце концов просто написала, что скоро вернусь. Одежды никакой или еще чего я с собой брать не стала, только кусочек сыра; я же думала, что король живет где-то около Хагсгейта, самого большого города, какой я когда-нибудь видела. Мать и отец храпели в своей комнате, а Уилфрид заснул прямо у очага, его в таких случаях всегда там оставляли. Если его будили, чтобы послать в постель, он спросонья кричал и дрался. Не знаю уж почему.

Я долго-долго простояла, глядя на него. Когда Уилфрид спит, он вовсе не выглядит таким уж вредным. Мать сгребла угли в кучу, чтобы назавтра был огонь, хлеб же печь придется, над ними подвесили для просушки молескиновые штаны отца – ему пришлось залезть под вечер в поильный пруд, спасти ягненка. Я немного сдвинула их, чтобы не сгорели. И завела часы – считается, что это должен делать каждый вечер Уилфрид, но он всегда забывает, – и подумала, как все они будут слышать их тиканье и искать меня повсюду, слишком перепуганные, чтобы завтракать, и повернулась, решив возвратиться в мою комнату.

Но не возвратилась, а вылезла в кухонное окошко, потому что дверь у нас уж больно скрипучая. Я одного боялась – Малька проснется в сарае и враз поймет: я что-то задумала, ее же нипочем не обманешь, – однако Малька не проснулась, и я, стараясь не дышать, побежала к дому дяди Амброза и залезла в телегу с овчинами. Ночь стояла холодная, но под грудой овчин было жарко, хоть и пахло противно, заняться мне было нечем, только лежать тихо да поджидать дядю Амброза. И я, чтобы не чувствовать себя совсем уж плохо из-за того, что бросаю дом и всех моих, думала о Фелиситас. Хорошего и в таких мыслях мало – я же никогда еще не теряла близких, не теряла навсегда, – но это другое.