Ферран засмеялся.
— Полагаю, то самое — унизительное, положившее конец Первой
мировой. — Он перестал смеяться и, посерьезнев, сказал: — Чего уж там, Лайонел,
я Германия.
Тот холодно улыбнулся.
— Все прекрасно помнят, что спустя двадцать два года в этом
же самом лесу мстительная нацистская Германия заключила новое перемирие с
Францией, но уже на свои условиях. Не вижу смысла в перемириях такого рода.
Нориш утомленно застонал.
— Ваша война, ребята, затянулась, пора с этим кончать. Ведь
все было так хорошо, помните, как мы втроем...
— Было, и останется в прошедшем времени, — оборвал Лайонел.
— Это люди, зная о том, что жизнь слишком коротка, склонны прощать
предательство, а Вечность предателей не терпит, у вечности слишком огромный
выбор! — Он развернул коня и поехал прочь. Мыши, шелестя крыльями, полетели
следом.
Нориш догнал друга уже у живой зеленой изгороди с
белокаменными скульптурами, за которой возвышался двухэтажный дом. Но обсуждать
несостоявшееся перемирие не стал, заговорил о другом:
— Черт возьми, как тебе удалось меня обыграть?! — в его
голосе слышалось столько негодования, что Лайонел не выдержал и рассмеялся.
— Представил себе заголовки в завтрашних газетах, —
отшутился он.
Они проехали по аллее с расставленными скульптурами мужчин и
женщин, одетых в вечерние наряды и выстроившихся напротив друг друга как на
кадриль.
Молодые люди спешились во дворе и направились в дом.
В прихожей оба резко остановились, прислушиваясь. Из
гостиной доносился кроткий голосок Сарах:
— Лайонел очень нежный, — говорила она.
Глаза Моргана округлились, и он указал на Лайонела, а потом
зажал рот ладонью, чтобы не расхохотаться, давая понять, что он думает о словах
девушки.
А та между тем продолжала:
— Видели бы вы, как он заботится о своих питомцах, о Нев и
Орми — это летучие мыши. Он и обо мне заботится, купил платья, украшения,
позволяет быть рядом с ним.
Друзья переглянулись. Нориш закусил зубами указательный
палец, увидев, как крылатая мышь обвила крылом шею Лайонела. Тот сердито
отпихнул ее и хотел пойти в гостиную, но Морган его удержал, предлагая еще
послушать. А сам снял черную куртку и повесил на вытянутую руку скульптуры
обнаженной женщины, заменяющей, видимо, вешалку.
— Я его совсем не интересую, он терпит мое присутствие изо
всех сил, — делилась Сарах. — Его сердце принадлежит другой.
— Неужели? Как интересно! — произнес полный сарказма голос,
хорошо знакомый обоим вампирам, стоящим в прихожей.
Нориш характерно закатил глаза, Лайонел скептически сжал
губы, а юная Сарах восприняла все за чистую монету и заверила:
— Это правда. Я хотела бы развеять его тоску, он так красив
и одинок... но ему совсем не нравятся невинные девы.
Собеседница издала неприличный смешок, тогда Лайонел не
выдержал и, распахнув дверь, вошел в гостиную, как и весь дом, изобилующую
скульптурами людей и животных.
Сарах при его появлении испуганно сжалась, хищные отцовские
глаза стали как у затравленного маленького зверька. В то время как гостья
приосанилась и выдала очаровательнейшую улыбку. Откровенное обтягивающее платье
с боковым разрезом полностью обнажало одну ногу, обутую в красную туфлю на
тонком каблуке, под цвет платья. Золотистые волосы были откинуты на одно плечо,
открывая глазам изящный изгиб алебастровой шеи и ослепляющую бриллиантовую
сережку в ушке. Высоко поднятая в глубоком вырезе грудь в соблазнительном танце
дыхания, медленно опускалась и поднималась.
Нориш же как будто не заметил ни знойного взгляда черных
глаз из-под золота ресниц, ни полноты нежно-розовых губ и с издевкой
провозгласил:
— Какая ожидаемая неожиданность!
Анжелика одарила его взглядом, лишенным всякой любезности.
Каким-то невероятным образом он был единственным мужчиной,
оставшимся равнодушным к чарам этой златовласой чертовки, и она его сразу
невзлюбила.
Девушка поднялась и шагнула навстречу Лайонелу.
— Мы можем поговорить?
Мыши, повинуясь его мысленному приказу, нехотя взлетели и
закружили над люстрой. Он покосился на ухмыляющегося Моргана и кивнул девушке
на винтовую лестницу, ведущую на второй этаж.
Они молча поднялись в гостевую комнату. Когда Анжелика
закрыла дверь, Лайонел, не скрывая раздражения, поинтересовался:
— Зачем явилась?
Рядом с ней он чувствовал себя загнанным в угол. Ее
нереальная красота, вопреки всему, по-прежнему его волновала. Глядя в это
идеально прекрасное лицо, он не мог не восхищаться. Но от одной лишь мысли, что
Анжелика пыталась убить Катю, причинила ей боль, желание резко сменилось
яростью. На этих двух девушек он смотрел совсем по-разному. Первая красавица
Петербурга вызывала в нем лишь физическое влечение и, как любой очень красивый
предмет, восторг. А Катя одной улыбкой переворачивала его сердце и из него,
точно из мешочка, вытряхивала все, что там жило, лишая разума и воли. Он мог бы
смотреть в ее бездонные обманчивые глаза и вечность, и две вечности. Ему
хотелось разгадывать ее до бесконечности, как труднейшую головоломку. Такой
сжигающей, беспощадной любви он не испытывал за всю жизнь, не испытывал и после
смерти.
— Ты меня не слушаешь! — досадливо заметила Анжелика.
— Говори, — приказал он, отгоняя навязчивый образ
рыжеволосой девчонки.
Анжелика смотрела на него и почему-то молчала, как будто
забыла, что собиралась сказать.
Лайонел приподнял брови, поторапливая ее. Тогда она
сократила между ними расстояние, прижалась к его груди и, бессовестно запуская
руки под тонкий белый джемпер, произнесла:
— Я утешу тебя, так никто не утешит.
Ее поцелуй напомнил ему, как непозволительно давно у него не
было женщин. А она лучше других умела доставить ему удовольствие. Услужливое
воображение подкинуло ему пару картин, где Катя в объятиях Вильяма, потом ему
вспомнилось серое от гнева лицо Цимаон Ницхи, и желание сопротивляться
окончательно было сломлено.
Он стянул джемпер и, расстегивая молнию на платье девушки,
увидел, как заблестели от счастья у нее глаза. На миг его это испугало, он
попытался отстраниться, но она не позволила, толкнула его на стоящую позади
кровать. Анжелика занялась молнией у него на штанах, не переставая его целовать
и ласкать.
Они не заметили, как дверь приотворилась и в комнату
проскользнула черная невысокая фигурка.
Лайонел не увидел, он учуял ворвавшийся вместе с незваным
гостем сладкий запах крови и резко сел на постели, отстранив девушку.
Йоро стоял посреди комнаты и смотрел на них огромными
ореховыми глазами, полными упрека.