Человек безумный. На грани сознания  - читать онлайн книгу. Автор: Виктор Тен cтр.№ 16

«…Можно видеть около десятка детей, каждого за своим столом или группами по двое или по трое, говорящих каждый для себя и нисколько не думающих о соседе» (там же. С. 20). «Подобный образ действий можно найти у некоторых взрослых, оставшихся недоразвитыми (некоторых истериков, если называть истерией нечто, происходящее из детского характера)» (там же. С. 23).

Пиаже начинает с этого простого факта: речь детей монологична, даже если они работают в группе.

Детская речь монологична, даже если по форме это диалог, как в приведенном примере. Эз и Пи, их друзья – это уже большие дети (5–7 лет), вполне разумные, это уже остаточный монологизм, но при этом насколько заметный! Они не ждут ответа, они не отвечают, они даже к самим себе не обращаются. Они просто говорят в никуда. «Слово здесь исполняет лишь функцию возбудителя, но никак не сообщения» (там же. С. 21). «В заключение надо сказать, что общей чертой монологов этой категории является отсутствие у слова социальной функции» (там же. С. 22).

До Пиаже все были уверены, что слово изначально несет социальную функцию, что оно появляется для коммуникации. Многие и до сих пор продолжают это утверждать.

Далее Пиаже вводит понятие, противоречивое в себе, оксюморон: «коллективный монолог», в котором сообщается «псевдоинформация». Отличие от простого монолога заключается в том, что ребенок хочет обратить на себя внимание, часто произносит слово «Я». «Но по своему содержанию они являются точным эквивалентом монолога: ребенок лишь думает вслух о своем действии и вовсе не желает ничего никому сообщать» (там же. С. 23, 24).

«…В кафе у кафедрального собора три чудака ведут три разговора» (Мандельштам или Кузмин, не помню). Но то ведь чудаки, а не дети. Для детей это, оказывается, не чудачество, а норма.

Возможно, коллективные представления первобытных людей формировались тоже в ходе коллективного монолога? В экстатических танцах, длящихся сутками, до изнеможения, все что-то выкрикивают…

Еще одна особенность детской речи и поведения – эхолалия.

«Известно, что в первые годы жизни ребенок любит повторять слова, которые он слышит, имитировать слоги и звуки даже тогда, когда они не имеют смысла, – пишет Пиаже. – Функции этого подражания, впрочем, трудно определить в одной формуле. В аспекте поведения подражание, по Клапареду, есть идеомоторное приноравливание, за счет которого ребенок воспроизводит, потом симулирует жесты и мысли лиц, его окружающих. Но с точки зрения личности и с точки зрения социальной подражание есть, как это утверждают Болдуин и Жане, смешение между Я и не-Я, смешение деятельности собственного тела и тела другого человека; в период, когда ребенок более всего подражает, он делает это всем своим существом, отождествляя себя с предметом подражания. Но такая игра, кажущаяся чисто социальной ситуацией, остается в то же время исключительно эгоцентрической. Имитируемые жесты и поступки сами по себе нисколько не интересуют ребенка, и Я не приспособляется к другому; мы здесь имеем смешение, благодаря которому ребенок не знает, что он подражает, и он выдерживает свою роль так, как если бы он сам ее создал» (там же. С. 17, 18).

Обратим внимание на фразу «смешение деятельности собственного тела и тела другого человека», когда ребенок «отождествляет себя с предметом» настолько, что даже не знает, что подражает. Вспомним особенность партиципированного сознания, которое отождествляет живого «себя» с собой, виденным во сне, гнев с бурей, колдуна с крокодилом. Ребенок тоже не различает психическое и физическое. Слава богу, что есть мама, которая объяснит, что страшный сон – это всего лишь сон, а первобытным людям это было некому объяснить. Когда вы гневаетесь на ребенка или на другого человека в присутствии ребенка, он не понимает, что это только преходящее чувство, он воспринимает это как будто налетел ураган. Родители поорали и помирились, с ними ничего не случилось, а у ребенка в колыбели случился роковой надлом психики. Взрослым нельзя забывать, что маленькие дети не различают психических и физических явлений.

Вообще, если мы научимся понимать первичную психику по Пиаже и Леви-Брюлю, воспитание детей будет гораздо более грамотным и гуманным. Ничто так не вредит детям, как восприятие их в качестве «маленьких взрослых». При детях, даже младенцах, нельзя гневаться, ругаться, заниматься шумным сексом, думая, что они «ничего не понимают». В том-то и дело, что не понимают, что это преходящие эмоции. Они испытывают ужас прямого физического воздействия. Считайте, что вы их бьете, оставляя ментальные синяки и раны, которые опасней даже физических.

Жак говорит Эзу: «Посмотри, Эз, у тебя вылезают трусы». Пи, находящийся на другом конце комнаты, немедленно повторяет: «Посмотри, у меня вылезают трусы и рубашка» (там же. С. 18).

Даже в возрасте 5–7 лет несоциализированная речь занимает примерно 40 % от всего объема речи (там же. С. 37). При этом дети Дома малюток отличались от других детей высоким уровнем социализации в силу коллективистских условий содержания.

Основываясь на наблюдениях, Пиаже сделал вывод об эгоцентризме детской речи. «Эгоцентрическая речь – это, как мы видели, группа высказываний, состоящая из трех первых вышеуказанных категорий: повторения, монолога и коллективного монолога. Все три имеют ту общую черту, что они представляют собой высказывания, ни к кому и ни к чему в частности не относящиеся, и не вызывают никакой адаптивной реакции со стороны случайных собеседников» (там же. С. 37).

Речь малых детей – феномен, не связанный с адаптацией к обществу.

В главе «Следствия и рабочие гипотезы» Пиаже характеризует детское мышление как аутическое, совмещая свои исследования с данными психоанализа.

«Психоаналитики различают два основных типа мысли: мысль направленную или разумную (имеющую целью понимание) и мысль ненаправленную, которую Блейлер предложил назвать аутистической мыслью». Мысль направленная «преследует цели, которые ясно представляются уму того, кто думает». Она «приспособлена к действительности и стремится воздействовать на нее; она заключает истину или заблуждение» (там же. С. 43).

«Аутистическая мысль подсознательна, а это означает, что цели, которые она преследует, или задачи, которые она себе ставит, не представляются сознанию. Она не приспосабливается к внешней действительности, а создает сама себе воображаемую реальность или реальность сновидения… как таковая, она не может быть выражена непосредственной речью. Она выявляется прежде всего в образах… Эти две формы мысли, обладающие столь разными чертами, отличаются прежде всего по своему происхождению, поскольку одна из них социализирована, направлена постепенным приспособлением индивидуумов друг к другу, в то время как другая остается индивидуальной и несообщаемой» (там же. С. 44, 45).

«…Между аутистическим мышлением и разумным мышлением есть много разновидностей, – пишет Пиаже далее. – Эти промежуточные разновидности должны подчиняться специальной логике, которая, в свою очередь, находится между логикой аутизма и логикой разума. Мы предлагаем назвать мыслью эгоцентрической главнейшую из этих промежуточных форм» (там же. С. 45).