На лице юноши появилось странное выражение, он уткнулся лицом мне в шею. Я почувствовала, как по щекам текут слезы, поэтому обняла Кромвеля за плечи и притянула ближе. Я смотрела на синтезатор и скрипку, твердо зная: Кромвель создаст музыку, которая изменит мир. Это так же верно, как то, что каждый день восходит солнце. Как жаль, что я не смогу услышать ее, не смогу наблюдать, как мой любимый выступает в переполненных концертных залах. Не смогу увидеть, как он кланяется со сцены, а слушатели рукоплещут ему стоя.
Когда Кромвель поднял голову, я прошептала:
– Пообещай мне… Присмотри за Истоном.
Кромвель кивнул. Глаза у него были красные, щеки розовели. С моих плеч будто упал тяжкий груз, о существовании которого я даже не подозревала.
– И пообещай, что продолжишь сочинять музыку. – Кромвель улыбнулся. – Смотри, не потеряй свою страсть еще раз.
– Ты же мне ее вернула.
Его слова были для меня как райская музыка. Я улыбнулась и увидела в глазах Кромвеля любовь.
– Моя сумка… – Он озадаченно сдвинул брови. – Тетрадь… в моей сумке.
Кромвель нашел тетрадь и хотел было протянуть ее мне, но я не взяла.
– Для тебя.
Он посмотрел на меня еще более озадаченно. Я жестом предложила ему снова лечь, и юноша повиновался.
– Мои слова… – проговорила я.
Тут его лицо озарилось пониманием.
– Твои песни?
Я кивнула:
– Самая последняя.
Кромвель открыл тетрадь и стал перелистывать, пробегая глазами по записям. В этой тетради заключались мои мечты, мысли и желания. Я наблюдала за ним, понимая, что могла бы смотреть на него вечно, и это занятие никогда бы мне не наскучило.
Когда он добрался до последней страницы, я поняла это по его лицу. Я смотрела, как он сначала читает, а потом просматривает ноты. Он ничего не сказал, но его блестящие глаза рассказали мне больше любых слов.
– Для… нас, – пояснила я и поцеловала тыльную сторону его ладони. Кромвель наблюдал за мной так пристально, словно боялся пропустить малейшее движение. Впитывал каждый жест, ловил каждое слово. Я указала на свою старую гитару.
– Я хотела спеть тебе эту песню сама… но не успела.
Сейчас я больше всего жалела именно об этом: как жаль, что я не написала эту песню немного раньше. Клара мне помогла. Она записывала слова, и я показала ей, как зарисовать ноты.
Мне хотелось спеть Кромвелю эту песню, когда мне станет лучше. Теперь же… по крайней мере, он ее прочтет.
Он провел пальцами по странице, словно в руках у него была подлинная нотная запись симфонии № 5 Бетховена.
– Ты же можешь представить любую музыку, – сказала я, указывая на тетрадь. Вообще-то ноты в песне были простые – ничего выдающегося, – лишь мои слова и аккорды, заставлявшие меня думать о Кромвеле.
– «Мечта для нас», – прочитал он название.
– Да…
Кромвель встал с кровати и потянулся к моей гитаре. У меня екнуло сердце, когда он принес ее к кровати и сел. Мою тетрадь он положил на тумбочку и взялся за гриф инструмента.
На миг я затаила дыхание в ожидании. Когда он начал играть, я поняла: его исполнение берет меня за душу, как это происходило всегда. Кромвель играл как никто другой.
Но я никак не ожидала услышать его голос, не думала, что слова моей песни зазвучат в исполнении такого чистого, пусть и немного хрипловатого голоса. Я старалась дышать, но красота его голоса так захватила меня, что получалось с трудом. Я смотрела на этого покрытого татуировками и пирсингом юношу и гадала: почему именно мне так повезло. За свою жизнь я загадала немало желаний, но Кромвель стал той мечтой, о воплощении которой я и не помышляла. Моя самая драгоценная мечта.
Душа моя страдала, замерзая, не чувствуя дыхания весны,
Но, молнией сверкнув в холодном небе черно-синем,
В застывший мир моей души ворвался ты.
Не пел ты серенады под балконом,
И под покровом ночи ты баллады не слагал.
Хватило только ноты, лишь простой, но звонкой ноты,
Чтоб мрачный занавес тревог с души моей упал.
Минуты утекают, как песок сквозь пальцы,
И время на исходе, только твердо знаю я:
Дыхание зимы не властно надо мною,
Пока в сердцах у нас живет мечта моя.
С тобой хочу всю жизнь прожить
И каждым мигом дорожить.
Пусть будет музыкой твоей
Наполнен каждый новый день.
Вот такая вот мечта для тебя и для меня.
Вот такая вот мечта для тебя и для меня.
Я слушала, и слова песни обволакивали меня теплой волной. Эти слова – он и я. Это мы. Я слушала, как Кромвель играет – он не взял ни одной неверной ноты, а его выразительный голос заставлял слова песни играть новыми красками.
Я слушала, и голос Кромвеля Дина, того мальчика, которого я видела много лет назад на зернистой видеозаписи, проникал мне в душу. Музыка стихла. Я дождалась, когда Кромвель посмотрит на меня, и сказала:
– Ты снова осуществил мою мечту. – Я улыбнулась, повторяя в памяти его исполнение. – Я услышала, как другой человек поет придуманные мною слова. Получилось просто идеально.
Кромвель отложил гитару, снова опустился на кровать рядом со мной и обнял так, словно пытался защитить. Как будто его объятия могли оградить меня от неизбежного. Мне бы хотелось навечно остаться в этих объятиях.
– Вот об этом я не жалею. – Я почувствовала, что Кромвель замер. Его тело напряглось, губы прижались к тыльной стороне моей ладони. – Ты… Кромвель… Я не жалею ни об одной секунде, проведенной с тобой. Ни о первом дне нашего знакомства… ни обо всех остальных… И я определенно не жалею о последних днях.
Так я и заснула, в теплом кольце его рук, еще успев подумать: хорошо бы встретить последнее мгновение жизни именно так, в объятиях Кромвеля.
Это было бы идеально.
Он был идеален.
С ним жизнь становилась идеальной.
Именно так я хотела бы отправиться на небеса.
Глава 24
Кромвель
Я шел по коридору, и каждый следующий шаг давался мне тяжелее предыдущего. С каждым вдохом я чувствовал, как сердце разлетается на куски. Я увидел, как закрылась дверь, и услышал доносившиеся из-за нее голоса.
Телефон зазвонил двадцать минут назад. Незадолго до этого я уехал из больницы, чтобы принять душ. В тот момент Бонни как раз осматривал доктор, так что я сказал, мол, скоро вернусь.
Ответив на тот звонок, я услышал те самые слова, которые так страшился услышать.
– Сынок… – прозвучал в трубке голос мистера Фаррадея. – У нее только что был врач… Время пришло.
Я знал, что нам осталось немного. Бонни страшно ослабела, все краски покинули ее лицо, только губы остались темно-фиолетовыми.