– Вы хотите ей помочь?
Я посмотрел Льюису в глаза:
– Я хочу дать ей музыку, просто обязан. – Я постучал себя пальцем по голове. – Музыка уже зреет во мне, словно мое сердце само знает, что я должен сделать для Бонни. Музыка даст ей силы бороться дальше. – Меня переполняла нервная энергия, так что я, не в силах усидеть на месте, вскочил и принялся расхаживать взад-вперед перед столом. – Я постоянно слышу мелодии. Слышу отдельные фрагменты: струнные, деревянные духовые, медные духовые. Они играют одну и ту же музыку, показывают мне свой цветовой рисунок, ведут меня за собой. Это давит на мозг. Мне нужно выпустить эту музыку.
Льюис пристально наблюдал за мной, кажется, совершенно забыв про кофе.
– Я знаю, каково это.
– Знаете?
Преподаватель указал на фотографию, на которой он дирижировал оркестром.
– Это произведение, мое любимое, родилось, когда я потерял дорогого мне человека. У меня украли жизнь, которая должна была принадлежать мне. – Он встал, подошел к стене и посмотрел на фото. – Я потерял свою любовь по собственной глупости, а вместо нее в голове осталась неумолкающая музыка. Я должен был ее записать, ноты и мелодии преследовали меня, пока не выплеснулись на бумагу. – Он усмехнулся. – После того как я написал ту симфонию и явил ее миру, она продолжала преследовать меня и преследует до сих пор. – Он провел ладонью по волосам. – Даже сейчас, спустя столько лет, я не могу исполнять это произведение, потому что оно напоминает мне о том, что я мог бы иметь, кого мог бы любить, напоминает о жизни, которую мог бы прожить. Вот только я все испортил.
Льюис подошел ко мне и осторожно положил руку на плечо.
– Не отпускайте ее, если она так для вас важна, Кромвель. Сейчас Бонни нуждается в вас как никогда. – Он смотрел прямо перед собой пустым взглядом. – Возможно, лишь вы можете дать ей то, в чем она так нуждается. Музыку. Она может стать для Бонни исцелением и утешением. Если эта девушка вам небезразлична – а я полагаю, что так оно и есть, – то знайте: вы можете преподнести ей незабываемые дары. Ни о ком другом я такого сказать не могу.
Льюис посмотрел на часы.
– Нам пора на занятие, мистер Дин.
Я встал и направился к двери.
– Спасибо.
Льюис улыбнулся мне слегка натянуто.
– Если понадоблюсь – я всегда здесь, Кромвель.
Уже в дверях аудитории я замер как громом пораженный: Бонни сидела на своем обычном месте и листала конспект. Я смотрел на нее и упивался этим зрелищем. Мне было наплевать, наблюдают за мной другие студенты или нет. Бонни по своему обыкновению была в джинсах и джемпере, на сей раз розовом, а волосы собрала в растрепанный пучок. Сейчас она казалась мне самой прекрасной девушкой на свете.
Из ступора меня вывело негромкое покашливание: у меня за спиной стоял Льюис. Набрав в легкие побольше воздуха, я шагнул в аудиторию. Бонни подняла голову и побледнела, наблюдая, как я иду вверх по ступеням. Зато глаза у нее так и сияли. Было очевидно: она волнуется, гадая, что я стану делать. По тому, как напряглось ее хрупкое тело, по тому, как дрогнули ее брови, я понял: девушку мучает чувство вины.
Остановившись рядом с Бонни, я наклонился, совершенно не заботясь о том, что подумают остальные студенты, и прижался губами к ее губам. Она даже не попыталась меня оттолкнуть, наоборот, с жаром ответила на поцелуй, словно так и надо.
Поцеловав Бонни, я выпрямился, сел рядом с ней, взял девушку за руку и притянул ближе, так что наши соединенные руки легли мне на колено. Я посмотрел на стоявшего перед классом Льюиса. Преподаватель слегка улыбнулся, потом повернулся и стал что-то писать на доске. Я снова взглянул на Бонни – у нее розовели щеки. Студенты перешептывались и вовсю пялились на нас.
Ну и пусть смотрят.
Бонни резко отвернулась от меня и стала смотреть на доску, потом все-таки скосила на меня глаза.
– Фаррадей, – сказал я.
Глаза девушки наполнились слезами, и мне стало так больно, словно по груди саданули стальным ломом.
Но потом она улыбнулась и прошептала:
– Дин.
Я крепче сжал ее ладошку и стал слушать Льюиса. На протяжении всего занятия я не выпускал руку Бонни. Я ничего не записывал, но на учебу мне было плевать. Сейчас важнее всего было держать Бонни за руку.
По окончании занятия я ненадолго выпустил Бонни, чтобы дать ей возможность собрать вещи, а потом снова взял за руку, помог ей спуститься. Мы вышли в коридор. Бонни, не говоря ни слова, шла за мной, пока мы не добрались до музыкальных классов.
У нее подгибались ноги, и я крепко обнял ее за талию. Теперь я знал, что с ней происходит, и подмечал детали, на которые раньше не обращал внимания. Она с трудом передвигалась; когда ее ступня касалась деревянного пола, у меня в ушах словно ударяли в барабан. Дыхание у нее было неглубокое, неровное, оно резко диссонировало с ее светлым образом.
Все эти звуки отражались у меня в сознании темными цветами, которые мне тяжело было видеть, особенно учитывая, что исходили они от Бонни.
Я привел ее в комнату для репетиций, усадил на стул, поцеловал в губы, а потом притащил стоявший возле пианино табурет и сел рядом с девушкой.
Бонни смотрела на меня своими огромными карими глазами, и, глядя, как она переплетает пальцы, я понял, что она нервничает.
Я не мог отвести глаз от ее лица. Кажется, с тех пор, как я узнал про ее больное сердце, она казалась мне все прекраснее и прекраснее. Наверное, я так на нее загляделся, что потерял счет времени, потому что Бонни заправила за ухо прядь волос и прошептала:
– Кромвель.
Звук собственного имени вырвал меня из задумчивости, я моргнул. Бонни смотрела на меня встревоженно, потом вдруг потупилась и стала рассматривать свои руки.
– Мы снова будем работать вместе, – сказал я. Бонни резко подняла голову. – Над композицией для Льюиса.
– Кромвель…
Она грустно покачала головой.
Я потер свободную руку о джинсы.
– Я снова хочу играть. – Закрыл глаза и увидел, что цвета у меня в сознании стали ярче и насыщеннее после этого признания. Бонни сжала мою руку. Открыл глаза. – Я хочу играть благодаря тебе.
– Благодаря мне?
Я присел на корточки, так что наши с Бонни глаза оказались на одном уровне, сжал лицо девушки в ладонях и почувствовал, как губы сами собой расплываются в улыбке.
– Благодаря тебе, твоим вопросам и упорству я взглянул в глаза правде, которую не хотел признавать. Ты все настаивала и настаивала, и в какой-то момент я уже не мог делать вид, что ничего не чувствую. Ты не отставала, и в конце концов я оказался в этом классе и взял в руки инструменты, к которым не прикасался три года.
Я поцеловал ее в лоб.