Жизни, которые мы не прожили - читать онлайн книгу. Автор: Анурадха Рой cтр.№ 6

Если Рабиндранат думал, что обретет покой на корабле в открытом море, то он ошибался. Стоило ему хотя бы приблизиться к палубе, американский священник с супругой тут же начинали потихоньку двигаться в его направлении, хоть он каждый раз отворачивался и бросал молящие о спасении взгляды в сторону своих друзей. В конечном итоге, не найдя другого выхода, он согласился уделить им время. Усевшись, они тотчас принялись доказывать ему, что христианство имеет много общего с индуизмом.

– У меня большие сомнения на этот счет, – возразил Рабиндранат.

– Ну почему же? У нас тоже есть Бог Отец! – воскликнули супруги.

– Видите ли, у нас в придачу имеется еще и Бог Мать, Бог Сын, Бог Друг и Бог Любовник. Есть даже Бог Милашка, – с озорным блеском в глазах вмешался Сунити Чаттерджи, один из приятелей поэта.

Падре, осознав, что беседа вряд ли получится достойной, после этого оставил поэта в покое. Теперь он сидел в шезлонге, слушал шум моря, читал, иногда просто лежал с закрытыми глазами, откинувшись на спинку, с видом бесконечно уставшего человека.

Гаятри направилась было к нему. Повернула назад. Хотела спросить у него, можно ли ей поехать в Шантиникетан учиться живописи у Нандалала Боса. С тех пор как она там побывала, Шантиникетан занимал все ее мысли: она жаждала оказаться под его открытым небом в компании других учеников и в окружении баночек с краской и пучков кистей, самой измельчать пигменты, как (она слышала) там было заведено. Гаятри разузнала, что один из друзей Рабиндраната служит в школе искусств Шантиникетана заместителем директора. Все было будто предначертано свыше: она расскажет поэту о своем посещении школы, о том, как сильно ей тогда захотелось там учиться, но она не могла; а он скажет заместителю директора немедленно принять ее на учебу.

Предавшись мечтам, она перегнулась через палубное ограждение. Суши не видать, только синяя вода вокруг. Внутри тайным огоньком горела уверенность: это плавание решит ее будущее. Ее единственно возможную судьбу.

И все-таки она не заговаривала с поэтом. Не хотела усугубить ощущение, будто его взяли в кольцо.

День-два она держалась от него на некотором отдалении: никогда не приближалась чересчур близко к месту, где он сидел на палубе, но и не отходила слишком далеко, чтобы не выпасть из поля его зрения. Столь хорошо просчитанную сдержанность оценили: как-то раз он ее окликнул. Она спешно, пока он не передумал, подбежала к соседнему с ним свободному шезлонгу. Присутствие поэта озаряло палубу подобно сиянию второго солнца. Разом лишившись дара речи, она сидела с напряженной прямой спиной и ждала, пока к ней обратятся. Он молчал. Повсюду, куда бы они ни бросили взгляд, их окружали лишь танцующие волны да приглушенная солнечным светом синева, в ясном небе наверху висели кружева белых облаков. Внезапно поэт спросил, заметила ли она, что, когда корабль прорезает перекат волны и пены, он каждый раз вздыхает. Не звучал ли этот нескончаемый вздох так, словно океанские воды омывали землю слезами скорби?

Отреагировав с грубоватой простотой – и откуда только она взялась? – Гаятри рассмеялась: «Я не грущу, не думаю о слезах. Вода такая синяя, такая красивая, мне хочется ее нарисовать» – и тут же закрыла рот руками в ужасе от того, что посмела ему возразить. Вдруг она его оскорбила и он больше с ней не заговорит? Но, скорее всего, именно ее непроизвольный отказ демонстрировать слепое обожание, такой освежающий после неустанного, изнуряющего почитания, и побудил его искать ее общества. Он попросил девушку каждый день приходить и сидеть рядом с ним на палубе. Она поведала ему о своих занятиях танцами и живописью в деталях столь подробных, что после сгорала от стыда, но если он и считал ее истории глупыми или тщеславными, то вида не подавал. Именно он рассказал ее отцу о немце, которого они найдут на плоту. Немец этот был художником по имени Вальтер Шпис и, по словам Рабиндраната, знал о танцах и искусстве этого уголка мира больше, чем кто-либо другой. Тагору сказали, что Шпис будет его проводником в поездках по тем краям. Гаятри тоже должна с ним познакомиться.

– Однажды, Мышкин, ты съездишь на Бали и на Яву, – обычно говорила мать в завершение своих рассказов. – Я тебя отвезу. Мы повторим то самое плавание. Снова найдем Вальтера, и он покажет нам тысячу новых вещей.

Она столько раз описывала мне свое путешествие, то добавляя одну деталь, то опуская другую, то вспоминая, то забывая, что я знал его вдоль и поперек. Когда мать начинала очередной рассказ, я вслушивался в звуки ее голоса. Он был чистым, будто омытым водами горного ручья, и она могла проделывать с ним такое, что другим было не по силам. Он превращался в низкий рык, когда в ее историях появлялись львы, становился глубоким и мелодичным, когда она напевала, переливался коленцами, как у тонкоголосой певчей птички, когда она пыталась уговорить меня допить стакан молока, доносился до самого отдаленного уголка комнаты, когда она говорила шепотом.

Путешествие на Бали стало для Гаятри ее последней совместной с отцом поездкой. Агни Сен упал на улице по дороге на работу через несколько дней после их возвращения. Она никогда не распространялась о последующих неделях, думаю, потому, что до той поры не знала подобного горя. Всю свою жизнь Гаятри была его обожаемым чадом, и он превратил свою дочь в полную противоположность ее матери: она была успешной, образованной, прекрасно знала о своих способностях. Вину за смерть отца мать, следуя некой извращенной логике, возложила на дочь. Если бы Гаятри не была такой упертой в своем желании посмотреть мир, ее уступчивый отец никогда бы не задумал эту бестолковую поездку. Все эти переезды – больше двух месяцев вдали от дома! Поезда, корабли, автомобили, непонятная еда. На Яве даже едят зверя, который кормится муравьями, разве не так?

На детских фотографиях матери только она и ее отец. Мне это не казалось странным, когда я рассматривал их ребенком, но стоило мне повзрослеть, как эта загадка начала занимать меня все больше и больше. Почему на снимках нет ни одного из ее братьев? Агни Сен их никогда никуда с собой не брал? Где находилась его жена, пока он был в отъезде?

Свою бабушку я видел всего дважды: в первый раз совсем крохой, во второй – когда мне было лет шесть-семь. От первой встречи в памяти совсем ничего не осталось; из второй помню, как перехватывало горло от духа, стоявшего в ее комнате: пахло смесью химии и гнили. Кожа бабушки была похожа на перекисшее тесто, и все то время, пока мы с ней сидели, она визгливым голосом жаловалась: кормят ее плохо, невестки – ведьмы, ее собственная дочь не лучше. Моя посуровевшая лицом мать все просила меня пойти поиграть на улицу, но бабушка приказала мне оставаться в комнате. Когда мы поднялись, собираясь уходить, бабушка запустила руку себе под блузку и выудила оттуда смятую бумажную рупию, которую затем с легким нажимом положила мне на ладонь. Банкнота была еще теплой от ее старческого тела, и мне показалось, будто я его касаюсь. Я выронил деньги на пол и побежал. Сначала вниз по лестнице, потом через главные двери на улицу, и только тогда я выдохнул, чтобы снова заглотить воздух, сальный, пропахший каленым растительным маслом из соседней лавки, где продавали самосы. Через минуту подошла мать, взяла меня за руку и увела с дороги.